Я хочу познакомить вас с одной из концепций выдающегося французского психоаналитика Андре Грина о моральном нарциссизме, которую он представил впервые в 1969 году, а затем включил в свою знаменитую книгу «Нарциссизм жизни, нарциссизм смерти» 1983г. Грин обратился к идее нарциссизма, поскольку считал ее незаслуженно оставленной Фрейдом, который так и не вернулся к этой теме после своей работы 1914 г., для того, чтобы пересмотреть место нарциссизма в психоаналитических теориях, где он большей частью рассматривался как отдельная линия развития.
Грин сделал попытку включить теорию нарциссизма в динамическое целое с теориями влечений, главным образом, 2-ой теорией влечений – где представлены антагонизм жизни и смерти, а также со структурной теорией Фрейда, и теорией объектных отношений, чтобы показать, что нарциссизм включен в общую линию развития и не может быть рассмотрен вне теории влечений и вне объектных отношений.
Предлагаемая сегодня концепция есть глава 4 данной книги, и это попытка А. Грина дать описание феномену, который он заметил, так же как и другие описанные им феномены, в процессе психоаналитического лечения. С феноменом «морального нарциссизма» знакомы по его мнению все практикующие психотерапевты, сталкивающиеся в своей работе с трудными случаями так называемых «не поддающихся психоанализу пациентов», которых еще Фрейд назвал неанализабельными, отнеся их к нарциссическим неврозам и рассматривая данный феномен скорее в ключе Негативной терапевтической реакции. В современном психоанализе вслед за Дж. Мак-Дугал их называют «анти-анализантами» или нормопатами.
А. Грин вывел этот феномен за рамки одного только сопротивления или же негативного переноса, отнеся его к структуре нарциссизма и расположив где-то между «первичным и вторичным нарциссизмом», когда объект появляется не виде «другого», а скорее, когда он уже не «Первый», но еще не «Другой», что-то вроде «Нейтрального», «ничего», «никто» или, скорее, «Некто». Но как утверждает тот же Грин в другой своей концепции о работе негатива или негативной галлюцинации: если есть Ничто или Никто (Нечто или Некто), то значит, прежде Кто-то был, потому что наличие депрессии, пусть даже безобъектной, означает, что объект был.
Добавлю от себя, что концепция Грина является довольно сложной, поскольку он опирается на теоретические концепции Фрейда: теорию влечений, теорию нарциссизма, структурную теорию, концепцию Винникота о Ложном Я и на теории М. Кляйн о шизо-параноидных механизмах защиты. Чтобы не перегружать слушателя теоретическими изысканиями, я попытаюсь в рамках доклада лишь сделать некоторые акценты, чтобы проследить те связи, которые делает сам Грин между описательными феноменами и метапсихологией.
В полной мере с мыслью Грина можно будет ознакомиться в статье.
Грин называет этот феномен по аналогии с «моральным» мазохизмом Фрейда – моральным нарциссизмом, и проводит четкое разграничение между двумя этими понятиями. Мазохизм он относит к чувству вины, а нарциссизм к чувству стыда. Он приводит пример из книги Доддса «Греки и иррациональное», который в свою очередь сравнивал стыд и вину с разными цивилизациями:
- «цивилизация стыда аналогична первобытно-общинному строю, где всемогущий отец не признает никакого авторитета, кроме своего собственного
- тогда как цивилизация вины ставит Закон превыше Отца.
Грин поясняет нам, что стыд переживается как аффект, когда человек, думая, что он несет ответственность за свои поступки, играет с наказанием, отдавая эту привилегию Богу, которому только и нужно, что наносить удары за чрезмерную гордыню; что же касается чувства вины, то оно приходит вслед за ошибками или заблуждениями, которые человек совершает сам, добровольно. Тогда стыд воспринимается как возмездие, а вина как справедливость, более или менее понимаемая и осознаваемая.
Чтобы показать нам разницу между этими двумя, такими важными для психоанализа понятиями, Грин ссылается на истории античных героев: Эдипа и Аякса.
Если Эдип, совершив ошибку, обвиняет в ней Богов, то Аякс признает свое безумие, когда он, ослепленный яростью и желанием доказать свою силу и превосходство, обрушивает свой меч на головы ни в чем не повинного домашнего скота, и невероятный стыд, который настигает его, как только спадает пелена яростного ослепления, заставляет его скрываться в ночи и в конечном счете покончить жизнь самоубийством, бросившись на меч Гектора.
Эдип же, несмотря на то, что он выколол себе глаза и ушел за пределы города, доживает, тем не менее, до глубокой старости, страдая от последствий совершенного им греха. Его дочери и сыновья погрязли в распрях, обвиняя друг друга и отца (являющегося одновременно братом и дядей), но никто из них не покончил жизнь самоубийством, подобно их матери.
Цитата: «Понятно, что мы противопоставили здесь две проблематики, которые соответствуют двум типам выбора объекта и объектных инвестиций: у Эдипа инвестирование объектное: оно происходит через нарушение запрета и чувство вины; у Аякса инвестирование нарциссическое: оно идет через разочарование и стыд».
Продолжая мысль об Аяксе и Эдипе, мы ясно видим, что у них есть не только различия, но и схожесть, к примеру, обе жизненные трагедии связаны с проблемой морали.
Но эта схожесть, по мнению Грина, тоже «имеет различия».
Эдип интроецирует мораль как вину и делает ее своим страданием, а Аякс – проецирует ее вовне, с тем, чтобы она вернулась к нему в виде стыда и позора, что относит данную проблематику в область нарциссизма, но нарциссизма особенного, заставляющего вершить суд по законам архаики: где стыд приравнивается к «не-жизни».
На первый план здесь выходит самонаказание, и слова «честь и бесчестие», «гордость и превосходство» здесь являются ключевыми.
Различия между мазохистическими и нарциссическими фантазмами
Для того, чтобы провести различия между мазохистическими и нарциссическими фантазмами, Грин вновь обращается к Фрейду.
Фрейд утверждает, что: «Как только мазохист получает удар, он подставляет вторую щеку». Перефразируя Фрейда, Грин шутит о моральном нарциссизме: «Как только нужно отказаться от какого-то ни было удовлетворения, моральный нарцисс выходит добровольцем».
Цитата: «В мазохизме речь идет о том, чтобы быть избитым, униженным, замаранным, находиться в позиции пассивности, но пассивности, которая всегда требует присутствия Другого. Эта необходимость участия других – есть главная черта мазохиста. С нарциссом ничего подобного не происходит. Для него важно прежде всего оставаться чистым и абсолютно одиноким, отказаться от всего мира, от всяких удовольствий, словно это неудовольствия».
Добавлю от себя, что для морального нарцисса мало отказаться от булочки ради объекта (пусть даже иллюзорного), так может, скорее, поступить мазохист, – ему нужно превратить булочку из удовольствия в неудовольствие – моральный нарцисс же обнулит значение булочки как удовольствия, сведя еду как таковую до уровня потребности и утоления голода: «Можно съесть и корку хлеба». То же самое можно сказать о сексуальности – в глазах морального нарцисса она позволительна исключительно для продолжения рода, а воспитание детей часто воспринимается как кара или тягостный труд.
Цитата: «Получается, что моральному нарциссу легче посмотреть на удовольствие и неудовольствие «сверху вниз», с презрением, чем бороться с ним, ставя себя в мазохистическую позицию. Лишения, боль, одиночество, отшельничество становятся тогда некими обетами, которым надо следовать, и выполнение которых дает не просто чувство гордости и превосходства, но и является прямой дорогой к Богу, в рай».
Конечно же, рай – здесь является метафорой возвращения в лоно матери как вечного блаженства. Но с другой стороны, практически во всех религиях мира именно нищим и страждущим обещан рай. Религия, о какой бы конфессии не шла речь, играет особенную роль и занимает особенное место в моральном нарциссизме, и очень часто, даже тогда, когда пациент является «активно не верующим», мы можем найти в его истории идеализацию родителей или предков, подобную канонизации. Или же, наоборот, в истории верующих мы часто находим инвестирование по нарциссическому типу: «Ты мне, я тебе» или: «Я тебе даю мою преданность и верность, но и ты – дай свою».
И эта диалектика является, безусловно, одной из загадок морального нарциссизма.
Парадоксально, но довольно часто у людей, казалось бы, несчастных, бедных, с жизнью, полной лишений и на первый взгляд – беспросветной, можно разглядеть некую особенную спесь, гордость собой. «Я беден, но честен». «У меня есть все, что мне надо». Нетрудно перепутать подобную страсть к страданиям с мазохизмом. И это как раз может быть еще одной загадкой морального нарциссизма.
Цитата: «Фрейд говорит по этому поводу, что мазохист хочет, чтобы с ним обращались, как с маленьким ребенком. В моральном нарциссизме же все происходит наоборот, его суть в том, что ребенок хочет походить на своих родителей, как он их представляет, словно у них нет никаких проблем с их собственными влечениями: поэтому он хочет быть большим».
«Мазохист маскирует мазохизмом свою вину, оставшуюся без наказания, за свершенные им преступления, за что, собственно он и чувствует себя виноватым. Моральный нарциссизм никогда не совершал никаких других ошибок, кроме тех, которые зафиксированы в его инфантильной мегаломании, из-за чего он постоянно чувствует себя в долгу перед своим Идеал-Я, вследствие чего он не чувствует себя виноватым, но он совершенно добровольно не делает себя тем, кто он есть и даже не претендует на то, чтобы быть кем-то, кем он не является».
Сосуществование мазохизма и нарциссизма в одном субъекте, и их тайные взаимоотношения с моралью, часто приводят к тому, что субъект начинает использовать неудовольствие как прикрытие влечений – и здесь, памятуя Фрейда, мы можем сказать о том, что существует не только оппозиция любви и ненависти, но и оппозиция равнодушия по отношению к этим двум чувствам, тогда субъект использует маску равнодушия, подобно Человеку с крысами, из-за чего моральный нарциссизм легко перепутать с обсессивно-компульсивным неврозом, потому что повторения морального нарцисса будут на первый взгляд также регулярны и неотвратимы, но через некоторое время можно будет заметить, что смысл этих повторений будет не в избегании аффектов, а в отречении и лишениях.
Цитата: «В моральном нарциссизме, в котором первоначальные цели терпят провал точно так же, как и в мазохизме, наказание – или стыд – осуществляется с помощью неустанного удвоения гордости. Честь никогда не остается неповрежденной. Она всегда заранее утрачена, поскольку ничто не может смыть грязь с запятнанной чести, кроме нового отречения, которое еще больше оскуднит объектные отношения».
Подобное повторяющееся поведение приведет нарцисса в конечном итоге к жизненному объектному минимуму и к полному триумфу в части избавления от всего и всех. Но внутри субъекта будет настойчиво существовать требование все новых и новых отречений: и тогда – опять повторение, нарциссическое инвестирование, разочарование, стыд, и депрессия, нарциссическая по своему типу, без горя, без печали, без намека на утрату объекта, лишь возрождающая к жизни тоску нарциссической раны, описанная Грином в «Комплексе мертвой матери».
Характерные черты морального нарциссизма:
1. Аскетизм, описанный А. Фрейд как характерная защита подросткового периода.
Предметом ограничений всегда являются вещи материального, физического свойства, это нужно для того, чтобы заставить Я согласиться на постоянные уменьшения инвестиций, и тем самым добиться того, чтобы желания и потребности в конце концов слились воедино, и вообще урезались от вторичных потребностей до первичных.
Аскетизм призван устранить зависимость по отношению к объекту, в его основе всегда лежит желание психической разгрузки с помощью максимального обеднения аутоэротизма и отрицания влечений;
2. Псевдо-сублимация
Те же самые процессы могут проявляться в виде массивного смещения – на какие-то дела, действия, – которые будут работать неустанно, не покладая рук, но это будет лишь псевдо–сублимацией по типу реактивного образования, когда влечение будет либо под запретом, либо цели влечений будут перевернуты, отклонены или заморожены.
Путь псевдо-сублимации приносит удовольствие довольно редко. Дело в том, что для ОНО сексуальное удовлетворение является чем-то, что дано по праву и за что не надо платить, тогда как Сверх-Я должно постоянно оплачивать высокие счета за сексуальное удовлетворение. И тогда приходится создавать ложные конструкции, используя для данных целей приобретенные прежде навыки использования Ложного Я.
Могу сказать, что подобной псевдо-сублимацией могут быть такие святые для человечества вещи, как семья, брак или материнство, когда субъект будет лишь использовать привычные шаблоны и поведенческие стереотипы: одержимо заниматься хозяйством или маниакально водить ребенка до старшего класса в школу, но даже невооруженному глазу нетрудно обнаружить под таким поведением лишь полное отрицание влечений.
Для того, чтобы пояснить, чем истинная сублимация отличается от псевдо-сублимации, Грин уточняет, что сублимация всегда связана с кастрационной угрозой и направлена на то, чтобы положить конец Эдипову конфликту, тогда как псевдо-сублимация уводит от первоначальных целей, либо замораживая их, либо подменяя на другие, ложные.
Пример очень прост и знаком нам всем: «Я не пойду на психоанализ, где происходит что-то непонятное и который длится годами, я лучше пойду в спортзал или на какой-нибудь кружок, где за меньшие деньги я увижу плоды своего труда и конечный продукт».
3. Еще одну характерную черту морального нарциссизма можно увидеть, в том, что Грин называет аффективной отсталостью. Именно она большей частью с самым безобидным видом является автором конфликтов. С одной стороны, она подтверждает свое наименование отсталости, поскольку последствия аффективного дезинвестирования столь же серьезны, как и при интеллектуальной отсталости дезинвестиций умственных. С другой стороны, аффективная отсталость произрастает на почве полного отрицания желания и основных влечений.
Цитата: «Мы узнаем ее отличительные черты в вещах довольно обыденных: чрезмерная чувствительность или полная бесчувственность, ужас перед человеческими аппетитами орального и сексуального характера, и при этом отсутствие какой бы то ни было сублимации, которая помогла принять данные аспекты человеческой жизни, страх признать разницу полов, в особенности пенис, и этот страх является не чем иным, как прикрытием зависти. На поверхности это выглядит как особенная склонность к мечтательности, совершенно детской, высокопарной и мессианской по своему содержанию. У женщин такие вещи сопровождаются идентификацией с Девой Марией, которая «зачала без греха». У мужчин эквивалентом является идентификация с Агнцем божиим, главная идея здесь заключается в том, что он был принесен в жертву, будучи совершенно невинным».
На первый взгляд аффективная отсталость может навести нас на мысли об истерии, но те же самые аргументы, которые мы приводили в отношении обсессий и повторяющегося поведения, могут помочь нам и здесь увидеть расщепление и идеализацию вместо вытеснения и изоляции аффектов, а также большие проблемы с идентичностью.
4. Бисексуальность – можно назвать еще одной отличительной чертой морального
нарциссизма.
Конечным итогом нарциссизма, по мнению Грина является вычеркивание следов Другого в Желаниях Первого. Это различия упраздняются для того, чтобы «вернуться в лоно матери».
Цитата: «Одновременно с упразднением первичной разницы выполняется одним махом отмена всех других различий, и в первую очередь, разница полов, поскольку неудобства сексуальных различий должны быть ликвидированы с помощью самодостаточности. Нарциссическая полнота не есть знак здоровья, скорее, образ смерти. Никто не существует без объекта. Никто не может быть тем, кто существует без объекта».
Далее Грин объясняет нам, что моральный нарциссизм – может быть по своему содержанию одновременно позитивным или негативным.
- Позитивный существует для того, чтобы собирать энергию для хрупкого и боящегося угроз Я.
Это, если можно так сказать, хранитель жизни, и, возможно, Грин именно его имеет в виду под названием «нарциссизм жизни».
- Негативный нуждается в оценке, но не в удовлетворении, не во фрустрации, а в лишениях. Самолишения становятся лучшим средством укрепления против кастрации. Это, скорей всего, нарциссизм смерти, по Грину.
Здесь Грин настойчиво поясняет, что страх кастрации и зависть к пенису касается обоих полов. У мужчин он может выглядеть следующим образом: «Меня нельзя кастрировать, потому что у меня больше ничего нет». У женщин умозаключения таковы: « У меня ничего нет – но я также не хочу ничего, кроме того, что я имею».
Добавлю от себя, что говоря о бисексуальности, Грин имеет в виду не гомосексуальность, а нарциссическое удвоение, производящее отмену какой бы то ни было разницы, с тем, чтобы избавиться от желаний и тревог, и одновременно установить отношения зависимости.
Защитные механизмы морального нарциссизма
Описывая защитные механизмы, Грин вновь обращается к авторам, на которых он ссылался прежде: в первую очередь на Фрейда. Он перечисляет все виды отрицаний, которые у Фрейда различаются по смыслу и воздействию: от отказа (который часто переводят как форклюзия»), то есть , радикального отказа знать что-либо о жизни влечений и его репрезентантах, вплоть до отрицания (отпирательства), то есть сознательного переиначивания по типу «это не есть» вместо «это есть».
Далее Грин отдает должное защитам, описанным Мелани Кляйн и прежде всего идеализации, как одной из основных защит морального нарциссизма.
Цитата: «Огромной заслугой Мелани Кляйн является то, что она по праву оценила место идеализации среди других защит. Для Мелани Кляйн идеализация – это результат первоначального расщепления между хорошим и плохим объектом и, соответственно, между хорошим и плохим Я.
Идеализация тесно связана с всемогуществом, этот конгломерат действует воедино, чтобы привести к неудаче, нейтрализовать, уничтожить деструктивные влечения, которые согласно закону возмездия, неустанно угрожают объекту и Я».
И Ложное Я по Винникоту, о котором мы уже много говорили. Ложное Я в моральном нарциссизме является конструкцией, к которой ребенок хочешь – не хочешь должен приспособиться в процессе адаптации к матери, всегда являющейся основой всемогущества.
Другие аспекты нарциссизма
По аналогии с мазохизмом и его вариантами, описанными Фрейдом в работе «Экономические проблемы мазохизма», Грин описывает и различные субструктуры нарциссизма:
- нарциссизм телесный, который включает в себя как телесные ощущения (аффекты), так и телесные репрезентации.
Цитата: «Мы говорим здесь о теле как об объекте, созданным взглядом Другого, находящегося вовне, и об ощущениях тела живого – которое создается, вбирая в себя взгляды Другого, но уже находящегося внутри».
Добавлю, что сюда может, к примеру, относиться ощущение себя как урода, неумелого, нескладного, немощного, неспособного к жизни и т.д. Или же наоборот – красавца и супермена; или «умницы и красавицы»; взгляды таких людей на самих себя корректируются обычно только с неумолимым ходом жизни, когда они вдруг обнаруживают, что кто-то уже на олимпе или же просто счастлив, тогда как они чрезмерно полагались на свои телесные ощущения. Подобные ощущения обычно относятся к первичному нарциссизму и уровню первичных потребностей тела.
- интеллектуальный нарциссизм – он проявляется в чрезмерном инвестировании господства интеллекта над телом, а также в преувеличенной и неправомерной вере в него, зачастую не имеющей под собой никакого основания.
Поясню, что мы можем увидеть последствия интеллектуального нарциссизма в неожиданно обрушившемся на субъекта разочаровании, что умственные достижения часто не поспевают за тем же самым неумолимым, естественным ходом жизни. «Компьютерные гении» иногда слишком поздно замечают, что такие простые достижения, как семья и дети оставляют их далеко позади за людьми, казалось бы, ничем не выдающимися и т.д. Или же – вера в господство собственного разума и мысли была чрезмерна, и опять же – простой ход жизни продемонстрировал , что ничего не достигнуто, и вложения были пусты.
Грин говорит, что эта форма нарциссизма, безусловно, относится к вторичному нарциссизму и указывает на то, что всемогущество мысли иллюзорно.
- и собственно – морального нарциссизма, о котором у нас с вами идет речь.
Все три аспекта нарциссизма: нарциссизм моральный, нарциссизм интеллектуальный и нарциссизм телесный, – представляют собой варианты инвестиций, которые используются как способ защиты или идентификаций, в зависимости от конфигурации конфликтов индивида.
Цитата: «Но точно так же, как нарциссические отношения неотделимы от отношений объектных, различные аспекты нарциссизма неразрывно связаны между собой. Моральный нарциссизм, в частности, находится в очень тесных отношениях с нарциссизмом интеллектуальным. Об интеллектуальном нарциссизме говорят, эта форма самодостаточная и самоценная, которая восполняет потребность человеческого желания к господству и интеллектуальному соблазнению. Далеко не редкость, что моральный нарциссизм объединяется с нарциссизмом интеллектуальным и находит в этом способ замещения при помощи псевдо-сублимации».
Для примера всех трех субструктур и их взаимодействия друг с другом и взаимозаменяемости я попробую привести пример из литературы. Сам Грин берет для примера Дон Кихота, этого мечтателя, казалось бы, совершенно оторвавшегося от реальности. Я же возьму на себя смелость привести пример из русской литературы, я бы сказала, типично русского героя, ставшего именем нарицательным – Обломова.
В советском литературоведении образ Обломова связывается с деградацией и обмельчанием русского дворянства, я бы попробовала зайти с другой стороны и посмотреть на Илью Обломова как на симпатичного, инфантильного человека без возраста и без пола. Его полноватая фигура указывала, скорее, на стирание границ между полами и возрастами, чем просто на обжорство и леность.
Пресловутая «обломовщина», которая вошла в обиход с легкой руки Добролюбова – есть не характерная черта барчука Обломова, а скорее, его мать – материнский объект, взявший на себя удовлетворение его первичных потребностей, и молчаливое пребывание подле «малыша» без возраста с функциональным исполнением его телесных позывов, из-за чего он, собственно, был лишен малейшей возможности вырасти. «Обломовщина» включает в себя и собственно родителей Ильи Ильича, и его деревню, и его слугу Захара с его женой Анисьей, и полюбившую его впоследствии Агафью Матвеевну.
Гончаров описывает Обломова милым и даже симпатичным, он у него не отрицательный персонаж, а скорее, трагический, взявший с самого своего рождения путь на отказ от влечений и выбор в сторону влечения к смерти. Несмотря на то, что его любят женщины, и друг пытается вывести его на уровень вторичных потребностей, у него ничего не получается.
Интересно, как начинается роман. Автор нам показывает две прямо противоположные линии жизни. Илья Ильич вяло пробуждается, пытается встать с постели и не может. Постель затягивает его в свои объятия «мертвой матери». В тот же час к нему впархивает его приятель, молодой человек, Волков, который уже успел и к портному съездить, и новый фрак надеть, и на службу заскочить, и даже позвать Обломова кататься на лошадях с девушками в парке. Это все, что должно быть в жизни молодого человека: работа, девушки, верховая езда, хорошее настроение. О чем думает про себя Обломов: «Зачем фрак, когда у меня и этот халат хорош…Зачем девушки, зачем катание на лошадях – только остолоп может жениться…» Оказывается, дело не в лености и тупости, а дело в убеждениях Обломова и даже его презрении к суете жизни его молодого приятеля.
Далее в его жизнь врываются две, казалось бы, силы – на первый взгляд, что-то похожее на влечения к жизни: дружба в лице предприимчивого Андрея Штольца и любовь в виде нежной барышни Ольги.
Почему же и они, несмотря на кажущуюся силу влечений к жизни, не смогли ему помочь? Предполагаю, потому что Обломов, вовсе вовсе не глупый и даже по мнению автора тонкий и чувствующий молодой человек – не поверил им.
Влечение к жизни было лишь имитацией такового: и Штольц, и Ольга, на мой взгляд, были также отмечены печатью морального нарциссизма.
Только если у Ильи Ильича моральный нарциссизм затрагивает уровень тела, то есть телесного нарциссизма, то у Штольца – это интеллектуальный нарциссизм, возвеличивающий разум и часто выглядящий карикатурно. Рядом с честным Обломовым, который говорит, что он не сможет так жить, как Ольга и Штольц, Штольц выглядит меркантильным, постоянно суетящимся и что-то делающим, словно роботизированный автомат.
Что касается Ольги, несмотря на то, что Гончаров описывает ее как положительную героиню, провозвестницу тургеневских девушек, ее мечтательность, оторванность от реальности, чрезмерная идеализация чтения как мыслительной деятельности, очень похожа на аффективную отсталость, которую описал Грин.
Проницательный Обломов угадывает, что что-то в ее отношении к нему не так, он чувствует, что не сможет ей соответствовать, о чем пишет ей в письме: «Вы не любите меня, но вы не лжете, вы не обманываете меня…Я только хочу сказать вам, что ваше настоящее люблю не есть настоящая любовь, а будущая; это только бессознательная потребность любить, которая за недостатком настоящей пищи, за отсутствием огня горит фальшивым, негреющим светом… Мне с самого начала следовало сказать вам: «Вы ошиблись, перед вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали. Погодите, он придет, и тогда вы очнетесь, вам будет досадно и стыдно за свою ошибку, а мне эта досада и стыд сделают боль…»
И Илья Ильич не ошибся, в дальнейшем, когда на страницах романа разворачиваются отношения Ольги и Штольца, Штольц пригвождает Обломова своим презрением, который, по его мнению, не достоин даже ревности: он спрашивает Ольгу, ее сердечный секрет касается Обломова «или, наконец, любви?» «Для любви есть нечто такое, чего ни определить, ни назвать нельзя, но чего нет в моем несравненном, но неповоротливом Илье». И Ольге и впрямь делается «и больно, и стыдно».
Все три героя Гончарова представляют собой разные конфигурации морального нарциссизма: Обломов – симпатичного и милого героя, трагедия которого в том, что он не может жить по-другому, несмотря на то, что он мечтает жить по–другому. Стыд – главное слово в истории Обломова, он умирает от стыда, его жизнь превращается в медленный суицид. Чего не скажешь ни об Ольге, ни о Штольце. Никто из них не умирает, и более того, я думаю, что они до сих пор живут среди нас. Может быть даже, их большинство.
Техника лечения морального нарциссизма
Все перечисленные особенности ставят вопросы о том, как же лечить моральный нарциссизм, поддается ли он лечению и каковы перспективы подобного лечения.
Загадкой морального нарциссизма является, на мой взгляд то, что он зачастую бывает закамуфлирован под депрессивное страдание, чувство вины, мазохизм, перверсию, антисоциальное поведение и даже психоз.
Другой загадкой можно назвать некий секрет: совершенно неясно, почему, в конце концов, приходят в терапию моральные нарциссы, если их система так хорошо сбалансирована.
Во-первых, ответ уже был затронут в процессе доклада: это «неумолимый ход жизни», то есть, столкновение с реальностью. Рано или поздно моральные нарциссы замечают, что те, кого их невероятная гордость, казалось бы, давно оставила в арьергарде, на самом деле оставили их самих далеко позади.
Или же реальность может выступать в виде непереносимых потерь: чаще – уходов, чем смертей, потому что смерть дает шанс канонизировать объект, тогда как уход приводит, как правило, к катастрофе внутреннего порядка.
Или же тревога преследования, о которой также говорилось выше, выступающая в виде непереносимых угроз внешнего мира или же телесных симптомов, скрывающих под собой нарциссическую депрессию.
В тех случаях, когда пациенту не удается одурачить терапевта, вздумавшего «жалеть» пациента за лишения и несчастья, терапевтическая работа может принести позитивные результаты.
В связи с этим мне припоминается одна из давних консультаций, на которую пришла современная деловая женщина, мать-одиночка, беременная третьим ребенком. Все дети были зачаты и рождены вне брака, от разных отцов, которые к тому же все как на подбор, были женаты.
Можно было бы увидеть в этой ситуации эдипову констелляцию и предположить, что дама до сих пор воюет с матерью за право обладать отцом, но получает от него всего лишь инцестного ребенка, или всего лишь отцовский фаллос. Можно было бы углядеть здесь также мазохистическую позицию подчиненности, если бы не одно обстоятельство. Женщина пришла ко мне, будучи очень возмущенной, потому что отец будущего ребенка, так же как и отцы предыдущих детей, отказал ей в помощи.
По наивности я предположила, что она пришла за помощью и поддержкой, но она гордо ответила мне: «За помощью? За поддержкой? Зачем? У меня все есть! Я ни в чем не нуждаюсь! У меня на каждого ребенка по няне!»
Тогда я поняла, что она пришла за аплодисментами и признанием своей святости, которые она от меня не получила. Она ушла в триумфе и больше никогда не возвращалась. Во всяком случае, ко мне.
Проводя работу с подобными пациентами, мы можем обнаружить ряд особенностей, указывающих на возможность наличия морального нарциссизма.
- прежде всего, это трудная доступность любого материала, связанного с объектными отношениями;
Поясню от себя, что это выглядит так, что пациенты часто рассказывают не о себе, но очень услужливо следуют по указанным терапевтом линиям, как будто бы все, о чем они рассказывают, связано с ними, но через какое-то время аналитик начинает улавливать фальшивые нотки и искусственность, словно вместо живого объекта ему подсунули робота.
- это всегда наличие нарциссической раны, прорывающиеся на поверхность как только появляется материал, связанный с объектами.
В таких случаях терапевт сталкивается с невозможностью обсуждать те или иные темы, к примеру, что родители были не столь идеальны, или у них была своя жизнь, или забота о ребенке не была их единственной целью жизни.
- это необходимость устанавливать и поддерживать четкие границы в терапии, поскольку в процессе лечения часто обнаруживается пассивное сопротивление, порой проявляющееся даже в активных действиях.
Это может выглядеть как пропуски по болезни: «Я ничего не могу поделать – это тело», отмены и переносы сеансов из-за командировок: «Это не я, а мой директор», или же напротив, желание увеличить количество сессий, просьбы о дополнительных сессиях, в том числе по телефону или по скайпу.
Тем самым субъект удовлетворяет свою потребность в зависимости, чтобы заставить аналитика оставаться с ним столько, сколько потребуется пациенту; тогда аналитик чувствует себя, словно пришпиленным к своему креслу, чтобы пациент мог тем самым управлять психоаналитической ситуацией.
На сессиях это часто можно услышать в таком виде: «Только мои симптомы и мое страдание заставляют меня ходить к вам 4 раза в неделю!»
- это постоянная потребность в безусловной любви как единственного желания таких субъектов. Она принимает форму абсолютного восторга как неисчерпаемой жажды нарциссического подтверждения, выражающегося в том, что сексуальные конфликты и тем более удовольствия, связанные с эрогенными зонами, стираются с лица земли или отодвигаются в долгий ящик.
Тогда аналитик чувствует необходимость постоянно «кормить» пациента, часто не замечая, что его частые интервенции или даже модуляции голоса – являются той самой пищей, которой жаждет пациент: «Я вскормлен, значит, я любим». Одновременно все объектные связи пациента обедняются и опустошаются, словно из них изымается жизнь.
- это проекции, которые всегда стоят на службе перемещения тактических целей влечений, они должны провоцировать аналитика отрицать убеждения пациента, что пациент плох, беден, болен, ни на что не годен.
Забавно, но такие пациенты часто хотят слышать именно то, что они недостойны, плохи и больны. Правда о том, что они здоровы, но хотят быть больными, может вызвать у них ярость или усиление прежних защит.
Допустить до осознания собственные влечения означает для таких субъектов опасность поведения первертного или психотического.
«Если я признаю, что во мне это есть, так я тогда стану бомжом… Или развратником, которому все дозволено…»
При этом моральные нарциссы являются пациентами верными и безукоризненными. Довольно часто мы видим в анализе, как эти пациенты показывают нам дефицит их инвестиций, поведение зависимости, потребность в любви, которую они ощущают как потребность в аналитике, словно в кислороде.
Есть еще один парадокс, который происходит в терапии морального нарциссизма, довольно часто при продолжительных терапиях происходит, что одновременно с продвижением вперед, объектные отношения в жизни пациента сводятся до минимума, карьера рушится, возможность платить за анализ уменьшается или сводится к нулю. Все это нужно для того, чтобы Идеал-Я одобрило усилия пациента и продемонстрировало свою безусловную любовь.
Тогда аналитик должен интерпретировать, что таковы, по мнению пациента требования его объекта, чтобы пациент отказался от самого себя, принеся свою жизнь и свои интересы ему в жертву. Аналитик в таких случая должен быть еще внимательным к сеттингу и искать в себе возможность для продолжения анализа, не уменьшая инвестиций пациента и не дезинвестируя самого себя.
Часто успех терапии морального нарциссизма кроется в возможностях самого аналитика проводить анализ, и в его контрпереносе.
Телесные проявления также являются одной из ярких особенностей таких пациентов: в течение психоаналитических сеансов довольно часто происходит, когда тело говорит за них языком кишечника, неконтролируемых моторных реакций, потливости, жары и холода, что оборачивается пыткой для пациентов, которым подвластно обуздывать фантазмы, но которые бессильны перед телом. Довольно часто они лежат на кушетке одним и тем же стереотипным образом, не позволяя себе ни перемены позы, ни какого бы то ни было движения, словно они окаменели.
Страдание, выраженное языком тела – есть доказательство того, что хоть что-то существует в этих пациентах в живом виде. Часто, когда им не удается полностью овладеть тревогой во всех ее проявлениях – они прибегают к помощи молчания – и тогда аналитик чувствует себя так, словно между ним и пациентом встала гробовая плита.
Грин говорит, что «чувство несуществования, небытия, внутренней пустоты» для таких пациентов гораздо менее непереносимы, чем сама жизнь, которую они подменяют на «как бы жизнь» или не-жизнь» – некое «преддверие сна, того сна, который отделяет их не-жизнь от смерти, по типу Обломова.
Цитата: «Тогда аналитик пытается как-то изменить аналитическую ситуацию для того, чтобы продвигаться дальше. Часто он предлагает пациенту то, что как ему кажется, поможет загладить перед пациентом вину за «неправильные» действия в терапии: и он предлагает пациенту свою доброту. Он идет навстречу пациенту, отвечает на вопросы, на которые прежде не отвечал и т. д., не отдавая себе отчета, что таким образом льют воду в бездонную бочку, потому что на самом деле возможности аналитика имеют свои ограничения, а потребности морального нарцисса ненасытны. Отвечать на желания пациента всегда опасно для аналитика, поскольку он в результате теряет свою специфику, то есть источник и инструмент своей эффективности».
Может показаться, что нет выходов из морального нарциссизма. Но Грин предлагает аналитику, по истечении достаточного времени, когда перенос уже установлен, и повторяющееся поведение проанализировано, решиться произнести ключевые слова: стыд, гордость, честь, бесчестие, уничижение и мегаломания, и можно таким образом избавить субъекта от части нагрузок, которые тот тащил на себе, и мы можем не опасаться, что тем самым оскорбим или травмируем пациента, потому что «самая худшая фрустрация, которой может подвергнуться пациент в анализе – это не быть понятым». (М. Буве)
Аналитик также должен быть автором сепарации с пациентом, при условии, однако, что тот не чувствует эту сепарацию как способ избавиться от него.
Цитата: «Интерпретация будет успешна лишь в том случае, если мы коснемся проблематики идеализации- преследования, с тем, чтобы показать, что это преследование всегда скрывается за занавесом идеализации. Таким же образом перестраиваются объектные связи по отношению к матери. Нарциссическую самодостаточность можно объяснить (хотя бы частично) как отсутствие объекта, поскольку реальное отсутствие происходит в результате неспособности матери удовлетворить неугасимые нужды ребенка».
Заключение
В заключение своей работы Грин уточняет для читателя некоторые важные для него самого моменты.
Цитата: «Понятие структуры морального нарциссизма пока далеко от того, чтобы быть законченным. В некоторых пациентах мы можем ее увидеть весьма отчетливо, но никто не свободен от нее полностью. Она способна меняться, и, как показывает нам наш опыт, даже достигать других уровней. И даже в некоторых случаях, в которых, казалось бы, не было никакой надежды на продвижение, можно наблюдать благоприятную эволюцию».
Грин вновь возвращается к связям между моральным нарциссизмом и моральным мазохизмом. Он говорит, что при том, что в анализе один из них практически всегда камуфлирует присутствие другого, необходимо проводить различия между ними. О различиях было уже сказано довольно много, что касается, схожести – то она существует только в той части, где мазохизм использует моральный нарциссизм как средство понизить напряжение до нулевого уровня. В этом есть крайняя цель мазохизма – действовать по принципу Нирваны, поскольку его судьба связана с влечением к смерти.
Десексуализация продолжает ту же самую работу понижения напряжения, направляя либидинальные и агрессивные влечения к объекту, к Я, и оставляя тем самым поле свободным для влечений к смерти, которые в конечном итоге уничтожат субъекта как последнее воплощение желаний.
Цитата: «Говоря по правде, мы никогда не встречаемся в клинике с подобными решениями в чистом виде, те случаи, которые мы можем видеть в нашей практике, далеки от каких бы то ни было четких очертаний и, скорее представляют собой асимптоматичность. Нас больше будут интересовать отношения между стыдом и виной, гораздо более сложные, чем то, что мы успели здесь этому поводу сказать. Деструктивный характер стыда всегда будет превалировать над виной: вина может колебаться, стыд не колеблется.
Между стыдом и виной, однако, завязываются узы особенных отношений: можно иметь стыд за свою вину, можно чувствовать себя виноватым за свой стыд. Вина связана с бессознательным, она может быть в той или иной мере проанализированной, но стыд большей частью принимает непоправимый характер».
Самой трудной с точки зрения Грина задачей в клинической практике морального нарциссизма является работа с нейтрализованными аффектами, которую он называет « Сизифовым трудом».
Он продолжает, что работу нейтрализации аффектов можно было бы схематично изобразить таким образом:
Любовь: Ненависть:
Я не люблю никого, Я не ненавижу никого,
Я люблю только себя, Я ненавижу только себя,
Я люблю себя, Я ненавижу себя,
Я не люблю, Я ненавижу,
Я не, Я не,
Я 0 (ноль). Я 0 (ноль).
Клиническая виньетка:
«В завершение хотелось привести сон одного пациента, морального нарцисса по моему предположению, со всеми перечисленными выше особенностями: вязким молчанием на сеансах, из-за чего я чувствовала себя словно бдящей у смертного одра, неподвижная поза, мертвая, лишенная аффектов, речь, отсутствие объектов, канонизация матери, которая по своему функционированию, безусловно, являлась мертвой матерью, полное вычеркивание отца вплоть до того, что пациент хотел при получении паспорта поменять фамилию, рабская покорность в терапии и постоянная тоскливая и маниакальная привязанность к идее суицида. Я не сразу обнаружила свое заблуждение, думая, что речь идет о мазохизме и чувстве вины, но – то тут, то там, в его материале прорывалось презрение и чувство превосходства по отношению к людям, ко всем исключительно, кроме матери, нищих и бомжей. «Я не достоин этой жизни», – говорил пациент. 5 лет анализа и обнаружение того, что и я заслуживаю презрения, позволили ему, наконец, сказать правду о самом себе: «Эта жизнь не достойна меня».
Сон:
«Некий патриарх или священник высокого ранга, одетый очень пышно, вершил какой-то суд. Люди, которые были изначально виновными, должны были прыгать в яму, очень глубокую. В глубине этой ямы был кол, видимо, орудие казни. Люди стояли в очередь и бросались сами в эту яму, но они умудрялись прыгнуть таким образом, чтобы повредить себе лишь руку или ногу. И они как-то выбирались из ямы и уходили, понурые…И только один прыгнул сам на этот кол, прямо животом. Потом он отполз, но у него была рана, и было ясно, что он умрет…Совершенно ясно, что этот дурак – я».
Литература:
- A. Green « Narсiccisme de vie, narsiccisme de mort », ch. IV “Le narciccisme moral”, Payot
- И. Гончаров «Обломов», роман.