Психическое рабство, о котором мы здесь будем говорить, имеет прежде всего, отношение к тому, что принято называть «рабской психологией», но целью нашего исследования будут не исторические эпохи, не жизнь народов и даже не жизнь кланов, а жизнь души, привыкшей жить в рабстве, словно внутри субъекта горит огненное клеймо, и при каждом шаге вовне – от господина или хозяина, это клеймо вновь оживает и обжигает душу раба внутренним приказанием: «Назад…»
В этой работе нас будет интересовать психическое рабство не как социальное явление, берущее свое начало у истоков жизни человечества, и даже не как особенные отношения по типу «садизма – мазохизма», где один человек является собственником другого, а как внутреннее чувство «подчиненности», «раболепства», основанного на твердом убеждении субъекта, что кто-то имеет на него право…
Это чувство, как уже было сказано выше, вписано в психику субъекта частично на сознательном и частично на бессознательном уровне. Покорность и боль – есть удел такого психического рабства.
«Без меня ты ничто!» – его основная заповедь. Психическое рабство можно наблюдать в отношениях мужа и жены, родителей и детей, начальников и подчиненных, где покорность обстоятельствам, безынициативность и беспомощность выходят на первый план как одни из самых ярких черт рабской психологии.
Истоки психического рабства всегда лежат в отношениях зависимости… А любая зависимость берет свое начало в ранних отношениях матери и ребенка. Мы можем практически поставить знак равенства между понятиями психического рабства и психической зависимости как раннего взаимодействия матери и младенца. И здесь назревает закономерный вопрос: каждый ребенок был зависим от своей матери, но не каждый становится ее рабом. Тогда о каком психическом рабстве мы говорим?
О рабстве как архаическом пережитке, атавизме, уходящем корнями в начало жизни человечества, когда одних особей себе подобных, но всегда других, принадлежащих к другому племени, другому роду или другой расе, нужно было употреблять в пищу, а других нужно было использовать в различного рода домашней работе.Кстати, домашние животные, как домашние любимцы (часто члены семьи), так же как и те, которые идут в пищу, берут свое начало именно в этом раннем разделении на скот (пищу) и скот (подсобный работник).
Во времена Древнего Рима и практически всех имперских режимов количество рабов и голов скота указывало на уровень богатства, финансового благополучия. Америка, молодая, прошедшая в кратчайшие сроки все уровни государственного и общечеловеческого устройства страна, ликвидировала узаконенное рабство в те же приблизительно сроки, что и Россия, в которой рабство процветало с начала времен, но последствия отмены рабства в этих двух странах были различными.
Если в Америке, стремительно бежавшей от родового – племенного строя индейцев и бандитски – дико рыночного устройства пришельцев к научно-технической революции и к рынку цивилизованному, бывшие рабы быстро научились продавать свой труд, то в феодальной, неповоротливой России Обломовых, рабство, укорененное в «меж-поколенческих представлениях» в виде покорности, лености – этой всеобщей, уходящей корнями в архаику депрессии, осталось, если можно так выразиться, в крови.
Примеры рабства, не психического, а вполне себе реального, можно увидеть до сих пор и в цивилизованной Европе (случай в Австрии, где отец продержал дочь в подвале в цепях), и в странах Азии и Ближнего Востока, и в США, на что указывают многочисленные случаи издевательства над детьми и женами, и в многострадальной России, где случаи прикованных детей, жен и мужей – не редкость, а также в узаконенном рабстве многоженства.
Это все случаи, говорящие, скорее, о маниакальном отреагирование желания доминировать над себе подобными, уподобление себя богам, мегаломании; или о желании владеть другим человеческим существом как вещью, предметом, что описано, к примеру, в романе Дж. Фаулза «Коллекционер». Подобного рода случаи заставляют стынуть кровь в жилах, но привычка оберегать свою психику от чрезмерных потрясений, заставляет человечество относиться к ним, как к болезни, как к чему-то, выходящему за рамки цивилизованности.
Что же мы тогда сможем сказать о тех многочисленных случаях, которые мы так часто видим вокруг себя, когда мать относится к своему ребенку как к собственности, являясь его полноправной госпожой и Хозяйкой. Где истоки такого рабства? Где оно располагается в человеческой психике? Где его место?
В архаическом представлении человека о себе самом как о боге, авторе своей жизни и жизни себе подобных – что аналогично Зевсу – громовержцу с Олимпа, самостийно производившему и пожиравшему своих детей?
Как часто в обычной, с виду мирной семье мы видим одного или одну «главу» клана, этакую Кабаниху из пьесы Островского «Гроза», единолично и по собственному разумению решающую, как устраивать жизнь членов семьи, кого женить, кого оставлять в девках, кому быть вечной жертвой, а кому любимчиком и наследником.
Мы можем здесь видеть основы деструктивного нарциссизма по Г. Розенфельду как патологической системы, включающей в себя субъекта и объекта, а также многочисленных рабов, которые можно рассматривать как проекции, произведения грандиозной Самости.
Или инцестуозности по П.-К. Ракамье, где слияние разных частей (субъекта и объекта) в грандиозное нарциссическое Я, объединяет в себе и включает в себя других и при этом лишает их индивидуальных черт: их лиц, желаний, особенностей, возраста и даже пола. Разницы нет – все есть одно.
Но ближе всего, как мне кажется, для понимания психического рабства, стоит концепция первичной зависти М. Кляйн, оральной, поглощающей и разрушающей, завистливой в такой мере, что даже разрушить объект не представляется возможным, поскольку он нужен как объект для поддержания жизни субъекта (скот-пища и скот-обслуга). Скот пожирается как грудь, и та же грудь ублажает субъекта.
Думаю, что подобная схема слишком разрушительна для отношений психической зависимости. Раб переведен в состояние скота, он необходим для поддержания нужд и удовольствий, его нужно унижать и сохранять одновременно.
Из этого исходит основное чувство со-зависимости раба и Хозяина, они нуждаются друг в друге, потому что один без другого ничто.
Здесь мы приближаемся к концепции анальности З. Фрейда и его пониманию садизма – мазохизма как нескончаемых отношений зависимости и контроля над объектом. Современное психоаналитическое понимание садизма и мазохизма все дальше уходит от эротики и сексуальных извращений к стремлению доминирования одного человека над другим.
А. Грин написал по этому поводу, что кажущаяся симметрия садизма и мазохизма является ложной, поскольку один всегда доминирует над другим с помощью всемогущества и контроля. И кто на самом деле обладает властью контролировать есть загадка. Мазохист или садист? Кто является из них рабом и кто хозяином?
Ответ прост, он проистекает из основных постулатов анальности: у власти всегда тот, кто обладает продуктом: едой, питьем, теплом, заботой как нарциссическим эквивалентом любви и деньгами как высшим фетишем власти.
Если господин (хозяин) без раба ничто, то кто же тогда находится под гнетом?
Мне приходилось сталкиваться с убеждением некоторых субъектов, которые полагали, что только их детские таланты и послушание делали из их матери мать, то есть, с их точки зрения, именно они создавали вокруг матери ореол Идеальной матери.
В клинической практике подобное отношение можно наблюдать в убеждении пациента, что его особенный материал и особенные усилия и старания, делают из их аналитика аналитика.
«Ты есть то, что я из тебя сделал!».
Конфликт «гордости и подчинения» как один из самых ярких конфликтов анальной стадии (по Фрейду) указывает на неразрывную связь Хозяина и раба: как часто мы слышим, что Хозяин гордится талантами раба, или раб благодарит Хозяина за свой собственный дар – эпоха сталинизма, и отношения писателей и артистов с Вождем всех народов являются здесь грустными примерами.
Благодаря А. Грину, развившему исследования Фрейда и Абрахама о природе оральности и ранней анальности, мы можем теперь войти в новое понятие, ороанальность, введенного им для обозначения непрерывного процесса прохождения продукта по пищевым путям: поглощения, владения и эвакуации. Объект – скот – поглощается, сидит внутри как собственность, как полное обладание и выходит вовне в соответствии с желанием хозяина. «Ты ничто, ты дерьмо, ты в полной моей власти, захочу – увидишь свет, не захочу – нет!».
Подчинять и владеть – суть подобного отношения, быть в подчинении – значит, верить в то, что ты «дерьмо, сделанное Господином (или Госпожой), но необходимое ему».
Вслед за понятием А. Грина ороанальность мы вводим понятие ороанальное отношение, чтобы попробовать описать то, что происходит между рабом и хозяином, как их взаимодействие, влияние друг на друга, и невозможность без этого влияния обойтись, приводит к образованию вечной пары, слитой воедино, держащей в своих метафорических руках жизнь и смерть.
Схожей, аналогичной понятию психического рабства является современная концепция психоаналитика из Восточной Европы, а именно из Чехии, Микаэля Шебека, о Тоталитарном объекте. Обращаясь прежде всего к идеологии и коллективному травматизму прошлого, Шебек говорит об особенном общественном устройстве, где потребность в архаическом примитивном поклонении единому, всемогущественному Богу, тоталитарному объекту – является выходом из смутных, переходных времен, подверженных переменам и кризисам. Тоталитарный объект в его описании – это единый, грандиозный правитель – абсолютный монарх – царь, вождь племени, генералиссимус или глава семьи – который всегда знает, что делать и всегда говорит, что делать, а затем контролирует что сделано, а что не сделано.
Массы при этом – народ, плебеи, члены секты или члены семьи – это всегда те, кто нуждается в руководстве, то есть, в тоталитарном объекте.
Тоталитаризм – в понимании Шебека – это система, где с помощью идеологической надстройки – пропаганды, жестокости, насаждения страха и муштры – устанавливается единоначалие одной личности или системы с целью подчинения и установления единовластия.
Тоталитарный объект внутри личности по Шебеку – это примитивное, архаическое ядро, раннее Супер – Эго, которое можно наблюдать в развитии каждого субъекта. Эго такого субъекта, безусловно расщепленное, а потому слабое и нуждающееся в слиянии, одной своей частью прилипает к примитивному Супер – Эго, а другую направляет вовне – во внешний мир, трансформируя его в опасность и ужасы.
Так действует тоталитарная система – внутри которой все идеально, слито и незыблемо, а снаружи – страшно и враждебно. Любое инакомыслие внутри системы, поскольку оно угрожает единству и может привести к не желаемому разделению (сепарации), сразу же подавляется или уничтожается, или же изгоняется вовне, подобно советским диссидентам 20-го столетия.
Различие этих двух понятий состоит, с моей точки зрения, лишь в том, что Тоталитарный объект – это структурное образование, то есть элемент психической структуры, тогда как, психическое рабство – лежит в системе отношений – ранних, зависимых, ороанальных, а значит, подлежащих изменению.
Потребность в слиянии – движущая сила тоталитаризма, исходит из ранних источников, и, личность, скорее, возвращается к ним, исходя из данной потребности, чувствуя исходящий из глубин мощный зов зависимости.
В соответствии с понятием психического рабства тоталитарный объект может находиться как во внутрипсихическом пространстве хозяина, так и во внутрипсихическом пространстве раба, а также самой зависимой и со-зависимой пары.
Но потребность в слиянии – то есть зависимость – это раннее отношение, настоятельно требующее возврата к старому, то есть, к поиску Хозяина, ибо Жизнь (а скорее, существование) возможна только в слитом, нераздельном состоянии.
Первым таким Хозяином (или Госпожой) в жизни человека, безусловно, является мать. Как часто мы слышим, что ребенок, ею произведенный, не более, чем «какашка». Как часто мы слышим, и некоторые матери не стесняются заявлять и даже свято в это верят, что их ребенок находится в полной их власти.
Система указаний и запретов матери на собственное мышление ребенка приводит их к убеждению в том, что жить вне материнских законов – это значит подвергать свою жизнь постоянной опасности.
Эта система убеждений, выкристаллизовавшаяся в «цитатник мамы» (по аналогии с цитатником Мао), пробуждается к жизни всякий раз, когда дитя выходит из подчинения. Указания типа: «Ты не годен…» всегда завершается наказанием: «Я говорила» или самонаказанием: «Мама была права».
Взрослые мужчины и женщины остаются рабами своих матерей, зачастую уже перешедших в мир иной, но продолжают жить по их законам, словно в их душе по-прежнему находится кто-то с хлыстом и ошейником.
«Огненные клейма» психического рабства располагаются внутри их тел как чуждое, но вросшее намертво явление типа «ошейника с шипами», вонзающегося в горло всякий раз, когда раб думает о свободе, или «огненных скрижалей», наподобие свода архаических законов Моисея, где ответом на желание освободиться от рабства, всегда будет угроза уничтожения…
«Без меня ты ничто!» – это основная заповедь психического рабства.
Рабом можно родиться, а можно стать. Рожденный в психическом рабстве, это субъект, который родился у матери, которая по завершению стадии ороанальности продолжает строить с ребенком «ороанальные отношения», в которых нет места чувствам, только продукту. «Я дала тебе еду, ты мне – конечный продукт». По аналогии можно провести параллель: «Я дала тебе жизнь, ты мне должен в ответ свою».
Тот, кто не родился в рабстве, хранит в своей душе теплое воспоминание о «кусочке свободы», что позволяет такому субъекту жить ради освобождения, но «огненные клейма» рабства так или иначе коверкают душу, жить в рабстве и не быть отмеченным им – невозможно.
Долженствование часто лежит в основе психического рабства. «Ты должен» в результате первичных проекций довольно быстро превращается в «Я должен», и служение становится основным лейтмотивом жизни таких субъектов. Далеко не редкость: взрослые мужчины и женщины, посвятившие свои жизни матерям или отцам, словно они и были рождены только для того, чтобы им служить.
Вторичное психическое рабство – всегда вытекает из первичного. Рассказы страдающих жен, попавших под гнет своих мужей, или возмущенных невесток, обвиняющих свекровей в жестокосердии и властности – всегда продолжение рабства, уже имевшего место в отношениях с родителями, но чаще всего не воспринимаемого как таковое.
Расщепление – психический механизм ранних взаимоотношений, приводит к идеализации одной части родительских объектов (матери или матери и отца, слитых воедино) и к окрашиванию в самые ужасные цвета врагов – отца или бабушек и дедушек, или кого-то еще, значимого и грандиозного.
Поведение субъекта, оказавшегося во вторичном рабстве, всегда будет зависеть от отношений, сложившихся в рабстве первичном. Свобода как любовь будет ассоциироваться с прежними отношениями или прежней жизнью, теперешние хозяева станут врагами и насильниками.
Стремление к освобождению будет основным стремлением такого субъекта.
Вопрос, что такое свобода в контексте психического рабства, является не менее важным в данной работе, чем само рабство.
Если говорить о фрейдовских концепциях влечения к жизни и влечения к смерти и их основных выражениях в виде оппозиции любви и ненависти, то рабство будет понято нами как средоточие ненависти, а свобода – как средоточие любви.
Только любовь и отношение к младенцу не как к продукту собственного изготовления, а как к отдельному человеку, рожденному для собственной жизни, может дать выходы в сторону любви и свободы.
Конечно, ни один ребенок не свободен от родительских проекций, но дать или не дать ему возможность освобождаться от этих проекций, зависит от любви родителей.
Привычные фразы «Мы тебе добра желаем», когда желания и стремления ребенка подменяются желаниями и стремлениями родителей, известны многим.
Мечтает ли раб о свободе?
Есть ли выходы из психического рабства и каковы они?
Выход первый – открытый бунт, «бессмысленный и беспощадный» (А.С. Пушкин), его можно наблюдать в поведении подростков, когда рабское подчинение оборачивается непослушанием и протестом. Саморазрушительное поведение в виде уходов из дома, вступление в подростковые антисоциальные группировки, по сути продолжающие общую линию семьи (системы деструктивного нарциссизма), часто приводит к необратимым последствиям в виде гибели психической или даже реальной.
Вторым выходом является закрытый бунт – алкоголь и наркотики, и любая другая зависимость, также являющаяся продолжением ранней зависимости от родительских объектов. Хозяин остался, сменилось только его имя. Игральный автомат, например, может быть бессердечным, ненадежным, постоянно сменяющим гнев на милость, тираном.
Третий выход – пассивная агрессия, сюда можно отнести любое противостояние: плохая успеваемость в школе, раннее замужество, смена интересов – спорт или музыка, когда-то одобряемые родителями, заменяются на что-то иное, родителями неодобряемое, это любое поведение «наоборот», «наперекор».
Четвертый выход также относится к разряду пассивной агрессии, он практически незаметен для окружающих и его зачастую можно выявить только в психотерапии: это приспособление, подстройка путем психической защиты в виде Ложного Я (Д. Винникот), когда сам субъект не чувствует, что он подстраивается под объект, но все же ощущает в себе нечто чуждое, мешающее, обременяющее психику непосильной ношей.
Эта ноша – рабство.
Психическая подстройка – механизм частично бессознательный, так же, как и вранье, являющееся одним из видов «пассивной агрессии» – раб врет, чтобы спасти свое внутреннее Я от полного слияния с господином.
Дети, находящиеся под чрезмерно строгим «оком родителей», становятся заправскими лжецами, и вранье – это пятый выход из психического рабства.
Еще одним выходом (шестым) является шутовство, его можно причислить как к открытому, так и к закрытому виду агрессии – в психическом рабстве – это узаконенный способ бунта, где роли могут переворачиваться, и Хозяин становится объектом «словесных» публичных порок раба.
Все эти выходы можно наблюдать в клинической практике, как в единичном виде, так и в любых сочетаниях, вплоть до использования их всех в одной и той же сессии. Все они являются компенсаторным поведением, частично бессознательным…
Вне психоаналитической работы выйти из психического рабства можно исключительно через отношения ненависти…
Любовь в подобных отношениях не живет, даже если речь идет о дочерней или сыновней «любви», отношения зависимости – это всегда путь ненависти, когда один человек становится собственностью другого. Жить под гнетом и любить невозможно.
Госпожа О.
Пациентка 35-ти лет обратилась ко мне по поводу сильных панических атак, которые
она переживала как конец жизни. Ей рекомендовали меня как хорошего специалиста, и она готова была «на что угодно», лишь бы я избавила ее от «непереносимой трясучки внутри» – так она обозначала приступы тревоги.
Сама она связывала свое состояние, начавшееся несколько месяцев назад, со вторым браком, изменившим ее жизнь, и с новыми условиями жизни, в которых она оказалась в новом замужестве: большой город, большая квартира, высокий этаж, потеря привычного уклада жизни маленького провинциального городка. Ее убивало, что здесь все по-другому, и ее мать не может прибежать к ней по первому зову, как это было в первом браке, когда они жили по соседству.
Все несчастья своей жизни она связывала с нарушением материнских запретов.
Поначалу семья, в которой выросла пациентка, описывалась ею без какой бы то ни было критики, словно все, что было в их доме, так и должно быть. Мать не работала, утверждая, что посвятила себя детям и семье. Отец пил, потрясая семью и округу своими агрессивными выходками, часто заканчивающимися драками, в которых он, однако, всегда страдал больше, так как часто был избит, унижен, изранен. Наутро он ничего не помнил, страдал от стыда и шел извиняться перед соседями, но никогда перед детьми. Ужас перед пьяным истерзанным отцом, замкнутость и изолированность жизни семьи, привели к затянувшемуся и мощному симбиотическому слиянию пациентки с матерью, и ее чрезмерной зависимости от материнских заветов.
Собственная жизнь пациентки была возможна исключительно через вранье, только соврав, она получала то, что спокойно, без вранья и усилий имели ее сверстники: походы в кино, булочки на школьный завтрак или любое личное пространство, отличное от вездесущей матери.
Поздний подростковый бунт пациентки выразился в ее сексуальном влечении к первому же молодому человеку, который стал за ней ухаживать, приведшему к раннему замужеству. Сексуальность значилась как одно из самых страшных преступлений в «цитатнике матери», и то, что дочь скрывала от нее свой роман и беременность, вылилось в гнев матери, и та не разговаривала с пациенткой вплоть до рождения ребенка.
Интересно, что дочь не осуждала мать, будучи убежденной, что мать справедливо обиделась на нее за нарушение ее заветов.
Всю дальнейшую жизнь в первом замужестве пациентки можно было бы определить словами матери, сопровождающими каждое событие: «Я говорила, я предупреждала, надо было мать слушать…» Пациентка совершала «преступление» за «преступлением», убежденная, что идет вразрез с предупреждениями матери и сожалеющая впоследствии, что не послушалась ее. Можно было предположить, что «преступления» и «ошибки» совершались с одной лишь целью – подтвердить правоту матери.
В терапии потребность в идеализации выразилась поначалу в моментальном слиянии пациентки со всем, что было предложено мною, как ее абсолютная вера в мой собственный цитатник.
Но очень скоро ложное поведение пациентки, ее подстройка посредством Ложного Я, показала мне, что в рамках кабинета организуется привычное зависимое поведение пациентки, где видимой частью является рабская покорность, а невидимой – бунт в виде деструкции, направляемой против самой себя. Терапия воспринималась пациенткой как нечто, нужное мне, и навязываемое ей как чуждое. Агрессия росла по мере того, как я становилась угрозой для Госпожи матери и рабыни – пациентки. Самостоятельность воспринималась ею как прямая дорога к гибели.
Отец пациентки погиб, попав под автобус, уйдя из дома. Я становилась той самой дорогой и автобусом, тем новым, что всегда грозило опасностью и гибелью. Пациентка все больше и больше нуждалась в зависимости.
Рабство – как служение Госпоже матери (или Госпоже судьбе) являлось частью ее структуры, где покорность позволяла ей всегда находиться в ареоле своей матери и не чувствовать ее потери, даже когда мать отворачивалась от нее. «Огненные скрижали» вспыхивали в ее душе всякий раз, когда она нарушала завет, и она возвращалась к матери покорной и виноватой. Магические слова: «Мама, ты была права…» были ее пропуском для возврата в лоно матери.
Как только прошли симптомы, пациентка стала вступать со мной в спор, отстаивая косные убеждения своей матери как единственный закон мира.
Жизнь в рабстве – это жизнь в отречении, когда субъект отрекается от самого себя в пользу объекта…Если в субъекте есть воспоминания о свободе, о крупицах ценности своего Я, самое счастливое пребывание в рабстве сделает его несчастным, но и самое счастливое пребывание вне рабства, будет давить его желанием вернуться назад.
Мисс Н.
Молодая девушка, для которой семья, родственники и друзья были системой, вне которой невозможно было представить собственную жизнь, обратилась ко мне с проблемой трудностей общения. Близкие и далекие родственники, друзья, бывшие и теперешние бойфренды, коллеги, перешедшие в разряд друзей, и родственники, ставшие коллегами, представляли для нее огромную трудность. Всех их она считала одинаково близкими, никого не могла удалить, а тем более исключить из своего круга, но спутанность ролей, времен и связей сталкивала ее перед необходимостью постоянного выбора: с кем встретиться, а с кем нет, кого предпочесть, а кого «задвинуть». Из-за того, что на нее постоянно обижались, она врала, путалась во вранье, и из эпитетов типа «говна» не выходила.
Тем не менее, она обладала властью, а именно, своим высоким положением в бизнесе и своими возможностями с этим связанными. Деньги и власть делали ее Госпожой этих людей, но и одновременно их рабыней, поскольку она зависела от их постоянного рабского поклонения и ненависти для того, чтобы затем властвовать над ними.
Несмотря на то, что у пациентки было много поклонников, замуж она категорически не собиралась, и ведя довольно бурную личную жизнь, по-прежнему жила с родителями в комнате, которую называла «детской».
Убеждения пациентки, современной, активно «бизнес – леди» поражали своей косностью и, скорее, отголосками кодекса «строителя коммунизма», чем представителя молодого поколения современного бизнеса.
«Замуж можно выходить только по большой и чистой любви», «умри, но не дай поцелуя без любви», «секс до замужества – это стыдно!», «нужно жить честно и чисто» и т.д.»
Такой порочный механизм внутреннего взаимодействия садизма-мазохизма образовался вследствие того, что в возрасте от 1,5 лет до 3-х родители девочку отдали двум бабушкам, которые жили по соседству и конкурировали друг с другом за право держать у себя внучку. Два дедушки принимали в этом соперничестве столь же активное участие.
Только в анализе удалось установить, что девочка, перепутав все на свете, все же любила бабушку, мать матери, и именно ее убеждения «ярой коммунистки» послужили основой ее «цитатника». Гнет бабушки, выражавшейся в излишней строгости и требовательности, привел к тому, что девочка очень рано начала лгать, чтобы делать то, что ей нравится (например, гулять по ночам), а потом, по утрам, неукоснительно выполнять все бабушкины предписания.
Уже в анализе ей стали сниться сны, примерно одного содержания, где Некто держал ее в рабстве, и Некто приходил ее спасать. Парадокс состоял в том, что, находясь в рабстве, она придумывала всякие хитрости, как оттуда сбежать, а когда приходили спасатели, отказывалась покидать рабовладельцев.
То же самое происходило в переносе, где я была для нее и Хозяином или бабушкой (плохой матерью), насильно удерживающей ее в сеттинге, который она постоянно нарушала, ссылаясь на командировки и совещания, и спасателем- отцом, от которого она пряталась, чтобы не покидать мать.
Постепенные интерпретации зависимости и бунта против нее, а также идентификации со строгим, но не имеющим ничего общего с современной жизнью Супер-Эго бабушки, позволили ей справиться с зависимым переносом, и постепенно начать взрослую жизнь в отдельной квартире с бойфрендом, но пока не с мужем.
Такие пациенты часто чувствуют себя, словно « в путах», но, если можно так выразиться, это «их любимые цепи», без которых они не представляют себе жизни, и мечтая освободиться от них, с одной стороны, они везде и всюду их создают по образцу первоначальных, истинных.
Становясь в любых отношениях «бабушкой- террористкой», пациентка удерживала нужных и ненужных ей людей бабушкиными же, «террористическими методами», как она их понимала, то есть, ублажая и ужесточая режим одновременно, «кнутом и пряником».
Многим из нас известен эпизод из бессмертной сказки Г.-Х. Андерсена «Снежная королева», когда Герда попала в цветущий, практически «райский сад» Старушки – колдуньи, окружившей Герду телесной заботой (укладывала спать и расчесывала волосы), чтобы та, находясь в полузабытьи и блаженстве, никогда ее не покидала. Но эта нежная Старушка, тем не менее, удерживала Герду силой, мало чем, по сути, отличаясь от Бабы – Яги из русских сказок, готовящей Иванушек и Аленушек на обед.
В мире детей даже самые любящие родственники удерживают их вдали от их матерей помимо воли, насильно, словно террористы из снов пациентки.
Там, где есть насилие, всегда есть стремление к свободе – поэтому пациентка пытается освободиться из всех отношений. Но там, где есть «психическое рабство», то есть, зависимость, вновь и вновь создаются путы, чтобы объект остался на «уровне досягаемости», «на привязи», то есть неразделенным.
Мисс Н., безусловно, не является продуктом первичного рабства, ей удалось попробовать вкус свободы до полутора лет, в отношениях с матерью и отцом, и «ссылка» к бабушке, явившейся «тоталитарным объектом» в полном смысле этого слова, заставила ее регрессировать и одновременно психически подстроиться к новому объекту. Но вкус свободы заставлял ее рваться на поиски матери, словно Герду на поиски Кая. Пациентка научилась лгать и манипулировать Госпожой, становясь Госпожой вместо нее.
Любовь к матери, которую я здесь называю вкусом свободы, позволила мисс Н. преодолеть тягу к созданию и воссозданию зависимых отношений, которые она смогла осознать как эквивалент своей ненависти к матери за то, что та отдала ее бабушке.
Господин К.
Мужчина 33 лет, отец двоих детей, обратился в психоанализ с жалобами на свою зависимость от жены, рядом с которой он чувствовал себя «пустым местом», «никем». Будучи женатым около 10 лет, он в последнее время начал осознавать, что он только и делал, что выполнял желания жены, подменяя ими свои собственные. Ему было довольно трудно определить, что в его суждениях принадлежит ему, а что его жене.
В детстве он точно также чувствовал себя пустым местом в классе, дома все решения за него принимали родители. Единственное, что он не выполнял для них – не учился хорошо. Но когда он познакомился с будущей женой, а это было в последних классах школы, она помогла ему с учебой, и впоследствии он закончил два института. Пациент был убежден, что это заслуги его жены. То же самое он говорил про свою женитьбу и рождение детей. «Все это жена, все это были ее планы, это она решила, это она привела планы в жизнь…»
Первое время на сеансах было трудно определить, есть ли в этом молодом мужчине хоть что-то, принадлежащее ему лично… Одежду для него выбирала жена, она же указывала, какую делать прическу, она нашла ему работу, она говорила, куда ему следует поехать отдыхать… Она же определяла, когда заниматься сексом… Единственное, чем мог ответить ей супруг – это выполнять плохо, а порой и вовсе никак, супружеские обязанности. Выход в виде пассивной агрессии (плохой учебы, плохого секса) позволял ему сохранять внутри себя неприкосновенными части своего собственного Я.
Столь мощная созависимость на уровне садо – мазохистического взаимодействия не может пройти незамеченной, созидание без разрушения при ней невозможно, поскольку по мере высвобождения собственных желаний и собственных мыслей, места, прежде заполненные чуждыми частями, заполняются агрессией, и она направляется в виде бунта против Хозяина.
Поскольку любая ороанальная зависимость состоит из Идеализации и Разрушения, потребность в Идеализации, прежде направленная на Хозяина, переносится на психоаналитика, а потребность в саморазрушении – на бывшего Хозяина. Соответственно, чем жестче был гнет, тем страшнее будет бунт.
Пассивная агрессия перешла в активную форму. Но теперь объектами агрессии стали родители, с которыми пациент прекратил всяческие отношения, ссылаясь на то, что это именно они задавили его, то есть сделали рабом.
По мере того, как пациент становился самим собой (или таким, каким по его представлению, его хотел видеть аналитик), отношения подчиненности стали заменяться отношениями собственных решений.
Пациент по-прежнему нуждается в руководстве, но принимает решения сам, хотя, возможно, делает это наперекор жене.
Мы видим здесь, как рабская подчиненность, выраженная в полном слиянии, где субъект теряется в объекте, доходит практически до уровня деперсонализации, когда субъект не уверен, сам ли он захотел жить жизнью раба, или это все же было чье-то принуждение. Психоанализ стал для пациента тем же, чем была его леность при подготовке уроков или половое бессилие в отношениях с женой, а именно «психическим убежищем» (Дж. Стайнер), где он мог перевести дыхание и почувствовать самого себя хотя бы в виде сопротивления.
Господин Е.
Молодой человек 28 лет обратился ко мне несколько лет назад просто потому, что хотел пройти психоанализ. Первое время, когда шли консультации, он веселил меня, рассказывая анекдоты про психоаналитиков, что позволило мне заподозрить его скрытую агрессию по отношению к его объектам.
Он сразу же сказал мне, что страдает катастрофической влюбчивостью и влюбляется всегда не в тех, кто может ответить ему взаимностью.
Очень скоро за поверхностной бравадой стали заметны защитные механизмы по типу Ложного Я, выражавшиеся в том, что он очень хотел быть хорошим пациентом. Невероятное количество снов уретрально – анального содержания, с взрывами и затоплениями, а также проблемы с отравлениями неправильной едой, указывали на тематику ороанальную, где жажда контроля и владычества превалировала над его выставляемым напоказ желанием быть хорошим.
Сессии все больше и больше превращались в мертвое царство, где сонная атмосфера и молчание позволяли пациенту лучше контролировать объект, в отличие от моих интерпретаций, которые разделяли меня с ним.
Пациент родился после смерти предыдущего ребенка матери. Фантазия о том, что он принес в мир особую миссию – вернуть матери умершего мальчика, привела пациента к слиянию с матерью, с единственной лишь целью – снискать ее любовь. Смутные подозрения, что она любит не его, а другого мальчика, заставляли его прилипать к ней, подобострастно выполнять все ее желания, практически забыть себя ради нее.
Но любовь не живет в отношениях зависимости, там располагается ороанальная ненависть к объекту, где объект сначала поглощается, затем насильно удерживается и эвакуируется в самом что ни на есть презренном виде дерьма. Особенно непереносимо равнодушие, которое, по словам Фрейда, выступает оппозицией паре любовь- ненависть. Отсутствие подтверждений каких бы то ни было чувств, заставляет субъекта тревожиться о потере контроля за объектом.
Провокации в виде плохого поведения, упрямства, непослушания, достигали Госпожи. Мать била своего ребенка-раба, статус-кво восстанавливался.
То же самое повторялось и во взрослой жизни. Пациент делал все, чтобы его зависимость от матери крепла, по мере того, как он взрослел, и мать давала ему все больше возможности для самостоятельной жизни, он возвращался к своим манипуляциям и провокациям.
Страсть обладать своей Госпожой, привела пациента к тому, что он, потеряв работу, не смог найти никакой другой. Поиски работы всегда приводили к тому, что ему либо отказывали, либо просто не перезванивали. Одна из работодательниц сказала пациенту: «Вы слишком хороши для нас». Он не понял иронии, так как не подозревал, что везде, куда бы он ни пришел как проситель, высокомерная маска «бесстрастного Хозяина» указывала на его презрение к тем рабам, которые « в поте лица добывают хлеб свой». Сам он давно превратился в Господина, на которого вкалывала и которого содержала и обслуживала некогда Госпожа-мать.
Такие метаморфозы довольно часто случаются при отношениях психической зависимости, где роли хозяев и рабов меняются местами, вне зависимости от того, меняются ли они в реальности.
Ребенок-тиран своих родителей, разве нам не доводилось видеть ничего подобного в окружающей нас жизни или в клинической практике.
Бессознательно пациент передавал своей матери следующее послание: «Я сделал тебя матерью, я тебе повиновался как Госпоже, теперь твоя очередь мне служить!»
В переносе данного пациента происходило то же самое: презрение и брезгливость Хозяина положения сменялись трусостью и подобострастием раба. Стремление унижать и быть униженным колебались как весы.
Найти «вкус свободы» в работе с данным пациентом можно было лишь в интерпретации его желания быть добровольно слугой матери и тем самым властвовать над ней и контролировать ее, подобное поведение лишало пациента всяких попыток к стремлению к жизни.
Заключение
В клинической практике психическое рабство является феноменом, апогеем отношений зависимости, проявляющемся прежде всего в переносе.
Мы обнаружим его тогда, когда отношения в анализе вдруг зависнут, застрянут на определенной точке, которую можно будет назвать «точкой не возврата».
Обычный термин сопротивление не вполне подойдет к пониманию того, что будет происходить в отношениях пациент-аналитик. С одной стороны, это будет внешнее подчинение всем психоаналитическим правилам: пациент будет неукоснительно посещать сессии, говорить, рассказывать о событиях жизни. Но странное чувство не наполненности, не продвижения, безжизненности и стагнации происходящего не будет оставлять психоаналитика.
Помимо тех снов, о которых уже было рассказано выше в случае мисс. Н., где террористы или бандиты захватывают в плен заложника, таким пациентам также часто снятся сны, где есть путь, пройденный до половины – и какая-то точка – это может быть мост, перекресток или вокзал, будет тем местом, откуда невозможно ни вернуться назад, поскольку определенный путь уже пройден, ни продвинуться вперед, поскольку продвижение, прогресс, грозит потерей объекта.
Пациенты приходят в анализ для того, чтобы освободиться, но стать свободными им мешают внутренние путы, внутренние цепи зависимости, в которые их когда-то заковала их первая Хозяйка-мать.
Как сдвинуться с «точки не возврата»? Что технически может предложить психоанализ пациентам, полагающим, что вместе с зависимостью от матери и ее заветов, они потеряют самих себя.
Г. Розенфельд предлагает отыскать в их психическом пространстве, разбитом «деструктивным нарциссизмом» на части, ту крохотную часть «позитивной зависимости», которая сформировалась на базе ранней Идеализации. Мне кажется это правильным, поскольку создание зависимых отношений или по-другому поиск привязанности будет являться необходимым аспектом терапии такого рода пациентов.
Но поскольку (по Фрейду) «ненависть родилась раньше любви», прежде нужно разрешить им ненавидеть: постепенно, шаг за шагом прорабатывая ненависть в переносе – сначала к самим себе, потом к террористу («стокгольмский синдром» говорит, скорее, о ненависти, чем о любви), оставляя тем самым все больше и больше места для любви в переносе.
На месте бывшего рабства всегда образуется пустота: когда-то рабство заняло место любви, просто от того, что ее не было, заполнив пустое пространство души.
Горе и разочарование от потери иллюзии поддаются проработке трудней всего. На аналитика чаще всего проецируются враждебные чувства, что именно он и лишил пациента любви (или иллюзий любви). Как только аналитик становится тем, кто расторгает рабские путы (или покушается на них), анализ начинает свой путь к прогрессу.
Если сепарационная тревога прорабатывается, если ненависть на того, кто лишает иллюзии, возможно перенаправить на того, кто эту иллюзию внушил, а затем пережить ее как потерю любви объекта, то горе и отчаяние сначала заполнят пустоту, а потом пройдут – по мере их проработки и уступят место другим объектам любви.
Для пациентов с рабской психологией потерять объект – часто значит потерять его любовь. Но любовь не живет в отношениях зависимости. Зависимость уходит, горе от потери любви (которой не было) пережито, на их место может прийти что-то другое. Любовь будет отличаться от зависимости теми свободными инвестициями, которые субъект сможет вкладывать в собственную жизнь, будь то творчество, учеба, работа или семья.
Литература:
- З. Фрейд «Влечения и судьбы влечений»; М., – «Психология бессознательного», 2006, стр. 79-111.
- З. Фрейд «По ту сторону принципа удовольствия»; М., «Психология бессознательного», 2006, стр. 227-391.
- Винникот Д.В. «Искажение Эго в терминах истинного и ложного Я»; Консультативная психология и психотерапия. 2006, №1
- Кляйн М. «Зависть и благодарность»; С.-Пб., 1997, 95с.
- Стайнер Дж.«Психические убежища»; М., – 2010, 238с.
- Шебек М. «Тоталитарная психика»; Журнал практической психологии и психоанализа. 2010, №4, декабрь.
- Green A. “L’analite primaire. Relations avec l’organisation obsessionnelle”; La pensee Clinique. Editions Odile Jacob, 2002, p. 111-147.
- Racamie P.-C. “L’incest et l’incestuel”. Les editions du college, 1995.
- Rosenfeld H. “On the psychotpathology of narcissism in Psychotic States; Hogarth Press, 1965.