Сегодняшний доклад я хотела бы посвятить одной из современных концепций французского психоаналитика из Безансона, по своим взглядам являющегося объектником, как многие психоаналитики из Бретани, но объектником, если можно так сказать, с французским акцентом.
Поль-Клод Ракамье, психиатр, психоаналитик, был уже известен своими работами с психозами и книгами «Шизофреники», «Концептуальный кортеж», «Психоанализ в психиатрии, «Психоанализ без кушетки», когда в 90-х годах прошлого века он буквально потряс Францию, а затем Европу своей новой концепцией, в которой попытался прояснить важный вопрос: что же находится между неврозом и психозом, с каких еще точек зрения можно посмотреть на целый структурный пласт, который в психоанализе иногда называется «Пограничная организация», а иногда «Нарциссизм», если смотреть на них, например, с позиций организующих психику фантазмов.
Следом он издал две книги, одна из которых имеет очень сложное название «Le genie des originеs» (1992), которую можно перевести как «Прародитель», и затем «L’incest et l’incestuel» (1995) «Инцест и инцестуальное».
Эта концепция имела неоднозначный резонанс: некоторые приняли ее с восхищением, говоря, что она позволяет понять многие вещи в функционировании пациентов, которые прежде либо рассматривались в контескте Эдиповых констелляций как инцестуозные эдиповы желания, либо в контексте психоза как инцест, и такое лечение не приносило успеха, а порой просто оставались за кадром лечения.
Другие психоаналитики утверждали, и среди них были очень именитые авторы, что эта теория не психоаналитическая по своей природе, потому что книги написаны как беллетристика, что автор не опирается ни на какие научные источники и вводит понятия, которые не просто не существуют в психоанализе, но не существуют даже во французском языке. Надо сказать, что употребление неологизмов во французском языке, строгом и грамматически упорядоченном, почти преступление – психоз.
Интересно, что теперь, через несколько лет после смерти Ракамье во Франции концепцию инцестуозности почти не упоминают, среди заслуг Ракамье называют его работы по психозам, но надо сказать, что сама теория оказала очень сильное влияние на умы психоаналитиков и во многом современное психоаналитическое мышление связано именно с понятиями, введенными Ракамье. К примеру, такие часто употребляемые выражения о поколениях, как смешение поколений, разница поколений – берут начало из его концепций.
Немножко о терминологии. И это очень важно, прежде, чем приступить к описанию концепции. Дело в том, что концепция инцестуозности дошла до нашей страны, и естественно, что очень многие с ней уже знакомы, но из-за языковых различий мы не всегда правильно употребляем термины.
Итак:
Инцестуознозность – так мы в русском языке называем то, что Ракамье назвал и инцестуозностью, и инцестуальностью. То есть, два разных понятия объединены одним словом.
Инцестуозность по Ракамье – связана с инцестом, это влечение или желание, или фантазия, инцестные по свое природе.
Инцестуальность – это лишь атмосфера инцеста, когда в воздухе пахнет инцестом, но никакого инцеста нет.
Но поскольку в русском языке и на нашем психоаналитическом пространстве уже принято употреблять только одно понятие: инцестуозность – мы попробуем различать внутри него три уровня:
- когда речь идет об инцесте;
- когда речь идет об Эдиповых желаниях;
- и когда речь идет об инцестуальности, то есть слиянии в единое целое без каких бы то ни было различий по возрасту или полу.
В соответсвии с концепцией Ракамье инцестуозные желания как фантазии первосцены рассматриваются как невроз, а желание инцеста как свершенный акт как психоз. И тогда Ракамье предлагает новый пласт и новое понятие: l’incestuel – инцестуальное – и уподобляет его нарциссическому единству, то есть фантазму о слиянии, в котором отсутствует всякая энергия сексуальной природы, а присутствует только энергия самосохранения или энергия Я.
Итак, переходим собственно к концепции.
Ракамье в своей книге «Инцест и инцестуальное» начинает с того, что размышляет об инцесте. Он говорит о том, что писать и снимать кино об инцесте почему-то стало очень модно.
То есть, инцест на слуху, о нем говорят, пишут, с ним разбираются психотерапевты и психоаналитики, и как говорит Ракамье, в этом нет ничего хорошего, потому что на самом деле инцест – это не то, что следует воспевать, это скорее, то, что ужасает, пугает людей, подобно психозам.
Цитата: «Инцест не прекратил нас волновать. Он ужасает. Он зачаровывает. О нем молчат или же, напротив, делают его модным (и это еще один способ упрятать его…), он остается тем, что он есть: убийцей мысли, ликвидатором удовольствия».
К тому же, говорит Ракамье, не все, что связано с инцестом, является инцестом.
По отношению к инцесту инцестуальность – новое понятие и новый термин.
Цитата: «Это не какой-нибудь неисследованный уголок психопатологии, и не просто добавление к психоаналитической теории, это отдельный, специфический регистр с широкими горизонтами, с корнями, углубляющимися в семейные и людские секреты, с ответвлениями, которые вызывают изумление, и атмосферой, которую невозможно передать».
Далее автор задается вопросом, является ли инцест реализацией фантазма, как предполагают многие.
Цитата: «Напротив, он представляет собой конец фантазмам. Может быть, это можно назвать приобретением или сохранением чего-то ценного в семьях? Да нет, скорее потерями. Или это кульминационная точка сексуальности? Но нет ничего более анти-либидинального. Тесные связи инцеста не могут являться связями, несущими жизнь: они несут смерть».
Вред инцеста по Ракамье – это не только свершенный запретный половой акт. Это не просто то, что сделано, инцест пускает корни в самые недра психики и как бы простирается над семьями, как туман, заставляя нас не видеть то, что мы когда-то видели. Все силуэты становятся неясными, и в этой неясности нетрудно перепутать объекты.
Ракамье указывает на то, что этот туман и есть инцестуальность.
Цитата: «Таково поле инцестуальности, клинические последствия которой не заставят себя ждать и обязательно проявятся вне зависимости от того, что нам демонстрируют на поверхности».
Чтобы прояснить для нас особенности терминологии, автор приводит в пример историю Эдипа как свершенный сексуальный акт, историю Периандра (иногда его называют Приамом), соблазненного матерью с тем, чтобы именно он стал королем, и она оставалась при нем королевой, он описал как инцестуозность, то есть бессознательное кровосмесительное влечение.
История Эдипа – это трагедия инцеста, свершившегося в действительности и послужившая материалом для фантазма и собственно для Эдипова комплекса, в точности состыковавшись с фантазмом, сознательным и бессознательным, эдипова комплека.
Если в истории Эдипа никто не лгал, все участники пали жертвой трагических обстоятельств и ошибок, то в истории Периандра на первый план выходят ложь, обман, перверсия, использование и насилие.
Цитата: «Инцест выступает здесь как некий «хранитель – сыновей», (по аналогии с garde-robe, хранитель платьев). Все это заставляет нас думать о тех сыновьях, которые желают обладать своей матерью, словно она ждет от своего сына, что он придет сохранить ее в этом обладании».
Совсем по-другому выглядит инцестуальность.
Ракамье описывает инцестуальность на примере семей, с которыми он как психиатр работал в семейных консультациях.
Это семьи, в которых имеет место смешение поколений, нарушение границ и ролей. Как психоаналитики и психотерапевты мы довольно часто встречаемся с подобными примерами в материале пациентов.
Зачастую невозможно бывает понять, кто есть кто в этих семьях, кто мать, кто отец, кто дочь, кто супруга, о ком говорят как об умершем, скрывая за молчанием какой-то секрет или тайну, а об усопшем почему-то говорят как о живом, словно он по-прежнему присутствует рядом и даже журит или хвалит кого-то из членов семьи. В таких случаях на психоаналитика веет путаницей, тайной, отрицанием, всеобщим заговором и агрессией.
Интересно, что вопрос аналитика, уточняющий или проясняющий, большей частью вызывает агрессию и гнев за то, что он посмел вторгнуться в область, окутанную тайной.
За этим умолчанием часто кроются преступления «семейного масштаба»: разводы, измены, странные смерти, самоубийства, болезни, особенно психические, разорения, вражда, дележ имущества и т.д. «Тайны» или «секреты» как бы выводятся за рамки разрешенных семейных легенд и мифов, закапываются в погреба или прячутся на чердаки, а вместо них образуется «заговор молчания» или скорее, умолчания, потому что атмосфера недосказанного, невысказанного сохраняется и нависает над семьей.
Цитата: «Все эти люди словно купаются в атмосфере туманности, где странным образом перепутаны и перемешаны предки с потомками, и живые с мертвыми. Где проходит в таких семьях граница между обыденной и сексуальной жизнью? Существует ли она вообще? Но если нет границы между двумя столь важными осями жизни, то не будет и никаких связей между ними».
Примерами инцестуальности могут быть также часто встречаемые семьи, где один член семьи оттесняется другими.
К примеру, отец и дочь ведут совместный бизнес, мать становится на позицию ребенка, а дочь как будто бы занимает место матери, и если у такой семьи, психоаналитик вдруг спрашивает, есть ли спальня у матери и отца, или ездят ли они отдыхать отдельно от дочери, все трое смотрят на психоаналитика с возмущением, словно тот спросил о чем-то, выходящем за рамки приличий.
Такое смешение поколений, ролей и границ Ракамье предлагает представить как «смещение между двумя этажами одного дома, которые словно бы находятся в постоянной готовности съехать один на другой». Разделительные линии между поколениями стираются, словно разрушенные границы и таким образом становятся не более, чем формальностью.
Отец и дочь делают деньги, словно делают совместного ребенка, шепчутся и спорят о бизнесе, словно страстно влюбленные, а удел матери – это либо позиция асексуальной бабушки, у которой уже нет никаких других интересов, кроме как накормить и обиходить детей, или же участь ребенка, которого развлекают театрами и путешествиями на заработанные деньги.
Дух сексуальности как бы улетучивается из таких семей: не нужно выходить замуж, рожать детей, все уже сделано: есть бабушки, родители, дети – только, если можно так сказать, перевранные, искаженные и лишенные права иметь собственных детей.
Цитата: «Поколения становятся как бы взаимоисключающими и взаимодополняющими: семья полностью пропитывается этим обманчивым убеждением. И тогда это убеждение идет дальше: право первородства, запрет на инцест – теряют свою силу, свою важность, свою очевидность».
Примером инцестуальности из моей практики может быть история девушки, которая по ее словам «строила с отцом дом», а мать называла «Танюхой» (имя изменено, разумеется). Девушка недоумевала, почему родители иногда заводят с ней разговор о детях и внуках, будучи абсолютно убежденной, что ее участь – это обеспечивать вместе с отцом материальное благополучие семьи, а внуков может родить ее младшая сестра. При этом, в фантазиях пациентки муж сестры либо отсутствовал, либо также переводился в разряд недееспособных членов семьи: детей или бабушек.
Цитата: «Инцестуальное, это климат: климат, где веет ветер инцеста, но там, где никакого инцеста нет. Ветер веет над людьми; он дует между ними и в семьях. Повсюду, где он дует, он оставляет опустошения; он вливает по капле яд подозрений, молчания и секретов; он проряжает всходы, оставляя ростки, на вид обычные, но вырастающие ядовитыми сорняками».
Заканчивая вводную часть своей книги «Инцест и инцестуальное» Ракамье проводит для читателей окончательные разделительные линии между инцестом, инцестуозностью и инцестуальностью.
Инцест – это свершенный акт, он вытекает из сексуальных случаев свершившихся действий, причем эти действия не обязательно связаны с генитальностью, но всегда имеют сексуальный характер.
Инцестуозность вытекает из сексуальных желаний и фантазмов, которые направлены к инцестуозному объекту, то есть к объекту, который находится под запретом, вход на территорию которого запрещен.
В психоаналитическом контексте мы довольно часто встречаемся с инцестуозными желаниями и фантазиями, к примеру, отрицаемыми пациентами, но проявляющимися в их ассоциациях или снах. Хорошо известен пример такой фантазии у одной из пациенток Фрейда, которая хотела выйти замуж за деверя после смерти сестры.
Психоаналитикам также хорошо знаком инцестуозный трансфер, который выражается в том, что пациенты испытывают влечение к аналитику, прорывающееся в их снах, а иногда и в материале.
Этот трансфер можно также назвать эротизированным, но больше инцестуозным, потому что будучи эротизированным по своей сути такой трансфер все же имеет свои особенности: пациент знает, что отношения с психоаналитиком под запретом, но ищет способы и пути подкрепить свои фантазии: «Вы во сне взяли меня за руку», словно это произошло наяву. Или: «Сегодня вы смотрели на меня и говорили со мной по-другому».
И инцест, и инцестуозность по Ракамье связаны с генитальностью, то есть, с сексуальностью, не генитальной по своей природе, то есть, не эдиповой, но в которой так или иначе задействованы гениталии.
Инцестуальность же только звучит как генитальная, но никакой генитальности в ней нет. Фантазмы, живущие в инцестуальности, склонны к отреагированию – а значит, они как бы не фантазмы вовсе.
Цитата: «Инцестуальное все-таки квалифицируется как то, что в психической жизни отдельных индивидов и семей в целом носит отпечаток инцеста не – фантазмированного, чтобы не было необходимости включать его в качестве генитальных форм.
Мы можем заметить в инцестуальности такие яркие черты, как полное игнорирование по отношению к грезам, такие пациенты не мечтают, а делают, и даже сны, которые они видят, несут в себе отпечаток продолжения реальности; отсутствие аффекта нежности, вместо нежности мы часто слышим как будто бы ласкательные, а на самом деле уничижительные прозвища; огромный аппетит по отношению к вещам и делам; альянс с секретами, а зачастую и особенный триумф от владения секретом, ненависть ко всякому желанию; договор со смертью, словно никакая бабушка и никакой дедушка, поставленный на место ребенка, никогда не умрут, а вожделенная мать никогда не состарится.
Размышляя об инцесте и Эдипе, Ракамье приходит к очень простому выводу: «Инцест это не Эдип. И даже наоборот».
Линия запрета на инцест отделяет психоз от не-психоза.
Для того, чтобы показать нам, откуда берется инцестуальное, как оно уходит от психоза и почему не приходит к Эдипу, Ракамье вводит два новых в психоанализе понятия (за что, собственно его ругали тоже): нарциссическое соблазнение и Антэдип.
Надо сказать, что понятие нарциссическое соблазнение закрепилось в психоанализе довольно плотно, но его упоминают как «слова народные», редко ссылаясь на Ракамье, а вот понятие Антэдип оказалось настолько чуждым и непривычным уху психоаналитиков, что оно так и не закрепилось.
Тем не менее, расскажу об обоих.
Нарциссическое соблазнение
Ракамье начинает с того, с чего начинают все психоаналитики: с ребенка и матери.
Цитата: «Что касается ребенка, то едва появившись на свет, он нуждается в ее тепле и заботе, а мать, едва разрешившись от бремени, должна запустить в мир новое существо, которое едва успела идентифицировать. Из полного телесного пренанального единства приходит другая разновидность единения: нарцисическое соблазнение заимствует у него мотор и цемент. Мать и дитя начинают друг друга соблазнять. Они соблазняют друг друга таким образом, как если бы каждый из них забирал от другого часть, в которой он нуждается; более того они соблазняют друг друга, как они делали это до того, как встретиться, несмотря на разницу в их положении. Для двух этих существ столь несхожих между собой: для взрослой женщины и новорожденного, нарциссическое соблазнение будет единственным средством соединиться: это в некотором роде подвиг, в других условиях совершенно невозможный».
Более того, новорожденный как бы должен соблазнять свою мать, разочарованную тем, что он не столь чудесное существо, которое приходило к ней ей в мечтах или фантазиях будущей матери».
Ракамье описывает нарциссическое соблазнение как взаимное притяжение с целью объединения в одно целое, избегания тревог и нейтрализацию напряжений жизни, нацеленное на всемогущество и уравнивание.
Эдипова ситуация при этом отбрасывается в сторону как нарушающая баланс и устанавливающая соперничество, которое в свою очередь вызывает неудовольствие.
Поскольку Эдип несет в себе угрозы потери и кастрации, мать и дитя неустанно соблазняют друг друга, вступая в непрерывный энергетический обмен, абсолютно реципрокный по своей сути: «Ты мне нравишься, я тебе нравлюсь».
Цитата: «В каждом соблазнении есть два двигателя: сексуальность и нарциссизм. Нарциссическое соблазнение взаимно: мать соблазняет ребенка в той же мере, как он соблазняет ее».
Многие психоаналитики, критикуя Ракамье, утверждают, что не существует никакого другого соблазнения, кроме сексуального. Однако Ракамье, отвечая им, говорит, что находит непрямые, косвенные ссылки в других психоаналитических теориях, в том числе и у Фрейда, например во «Введении в нарциссизм», где он пишет о состоянии нирваны или в его теориях влечений, в частности в мифе об Андрогинах. Ракамье ссылается также на Ференци, который говорит о фундаментальных архаизмах в его работе «Таласса», на Балинта с его понятием первичной любви, о базовом единстве, которое описала Маргарет Литтл, об адгезивной идентификации Э. Бик и о фузиональных состояниях, которые описывали многие аналитики, среди которых Ракамье упоминает Э. Якобсон и Гарольда Сирля.
В нарциссическом соблазнении речь, конечно же, не идет о сексуальности, только о влечении самосохранения, то есть влечении Я. Основной задачей нарциссического соблазнения является взаимное создание эксклюзивных отношений и избегания мира и его тягот. Для метафоры нарциссического соблазнения Ракамье использует свой собственный термин, который он прежде использовал в своих работах по психозам: «Психотическая вселенная» и по аналогии с ним называет «Нарциссическая вселенная».
Интересно, что затем вслед за Ракамье этот удачный термин используют другие аналитики, в том числе Ж. Шассге-Смиржель в названии своей книги «Анальная вселенная».
Нарциссическое соблазнение по Ракамье – это процесс, который разворачивается между двумя партнерами, все более и более разрастаясь. Всякое приближение как бы призывает другого, потому что в любом соблазнении, как в нарциссическом, так и в сексуальном – есть постоянная потребность объединять. И чем больше мать и дитя притягиваются друг к другу, тем больше закрепляются друг в друге.
Вот как звучит сигнал нарциссической диады, посылаемый как друг другу, так и во внешний мир:
Цитата: «Вместе мы формируем бытие полностью уникальное, бесподобное, неразделимое и прекрасное. Вместе мы есть мир и никто другой не сможет нам понравиться. Вместе мы игнорируем горе, зависть, кастрацию…и Эдип…
Вот тема непреодолимого нарциссического соблазнения. Нужно быть вдвоем, чтобы его взрастить и вскормить. Нужно оставаться вдвоем, плотно примыкая в пространстве и в мыслях, спаянные сердцем и чувствами в одном Я».
Может ли пойти на убыль столь могучее единство? Могут ли в нем образовываться трещины и пробоины? Безусловно.
Для того, чтобы поддерживать постоянное устранение каких-либо различий, нужны новые притоки энергии и действие затратных защит, таких как расщепление и отрицание, которые приводят к постепенному ослаблению всемогущества, и тогда нужны новые средства для его подпитки.
Цитата: «Что касается цели, мы ее знаем: это цель некоего фантазма или скорее протофантазма об единении и всемогуществе».
Какие же силы могут заставить пойти нарциссическое единство на убыль? Прежде всего, это объектный мир, который настойчиво стучится в нарциссическую пару, чувственные и сексуальные возбуждения внутри пары, которые должны либо вырваться наружу, либо осуществить инцест.
Угроза сепарации постоянно висит над «мнимым всемогуществом». И тогда нужно сделать из частей, составляющих пару «tabula rasa», то есть, «чистую доску», лишенную всяких влечений к жизни. Например, лишить объекты : отца, мать, дочь или сына признаков пола, возраста и вообще всякой идентичности. Присутствие «третьего» нужно превратить в ничто, поскольку даже фантазии о присутствии отца в голове и в душе матери могут запустить сепарационные силы.
Еще одна угроза – это дуальность влечений. Даже притяжение имеет свою противоположность – отталкивание. «Вместе тесно, врозь скучно», этот простой принцип, тем не менее, постоянно действует в любой паре. Помимо этого в психике есть и другие мощные силы, оказывающие давление на нарциссическое всемогущество.
Во-первых, это силы, отвечающие за развитие: это именно они толкают к разделению, автономии и как следствие, к усилению нарциссического единства. Во-вторых, сексуальность, которая помимо воли толкает индивида к расхождению с его собственной субстанцией – и тогда происходит движение, которое Франсис Паш описала как анти-нарциссические силы, то есть нарциссическую депрессию. Два притяжения вступают в соперничество: нарциссизм и сексуальность.
Цитата: «Эти внутренние флуктуации устроены по образцу музыкальной композиции, различной и вариативной. Там поочередно берут верх то нарциссическое соблазнение, то движения влечений. Иногда там устанавливается компромисс».
Пример такого компромисса дала Кляйнианская школа, описав фантазм «отца или пениса отца, включенного в тело матери». Поэтому Ракамье предлагает нам не верить, когда пациент рассказывает нам, что он вообще не знает своего отца. Гораздо правильнее предположить, что мы знаем все, или вернее, наша психика знает все.
Приведу небольшой пример.
Одна пациентка рассказывала, что никогда не видела своего отца, не знает и даже не представляет, как он выглядит. Родственники никогда не упоминали о нем, словно его никогда не было на свете, а мать утверждала, что все черты пациентки – это ее черты или же черты родственников по материнской линии. Сама пациентка никогда не интересовалась отцом, поскольку чувствовала, что ее вопросы будут неприятны матери.
Однако в многочисленных снах и ассоциациаях, где так или иначе появлялись образы мужчин, их объединяла одна деталь: они все носили очки. Очки означали для этой пациентки угрозу: «слишком умный, опасный».
«Опасный, потому что мог разделить вас с матерью?» – таков был вопрос аналитика.
Ответом на этот вопрос было неизвестно откуда взявшееся воспоминание, что отец-ученый, уехал за рубеж в годы застоя, и мать и родственники боялись, что связи с таким отцом повредят им, поэтому все его признаки, кроме очков, были стерты с лица земли.
Самый большой страх пациентки, с которым она обратилась к аналитику, был страх выделиться, показать себя другой в среде родственников матери, быть «не ко двору», для этого ей нужно было быть проще, глупее, не заканчивать институтов, не получать дипломов. В этом «не быть такой, как» укадывался неясный силуэт третьего.
Не углубляясь далее в этот небольшой случай, скажу от себя, что нарциссические отношения обычно не заканчиваются, поскольку один из участников диады делает все для того, чтобы преумножить силы притяжения: попросту говоря, мать этого не переносит. И тогда на выручку приходят психоз, нарциссическая депрессия без горя, психосоматические заболевания.
Здесь Ракамье упоминает теорию одного из своих коллег, психоаналитика-объектника Д. Анзье с его концепцией «Кожа-Я», описывая кожу нарциссичекой диады как единый конверт, где любая инакость будет приводить к прорехам в кожном мешке. Удивительно, говорит Ракамье, но психоз, депрессия и психосоматика призваны психикой, чтобы разделять, и одна из задач психоаналитической работы есть признание пациентом того факта, что в «безумии вдвоем», безумен другой. Нарциссисческое кредо по Ракамье звучит так: «Вместе мы самодостаточны, и не нуждаемся ни в ком, вместе мы спаяны, мы превосходим всех и вся, если ты меня оставишь, я умру».
«Эти три термина поднимают три фантазма: соучастие в самодостаточности; всемогущество в единстве, и смерть при дифференциациях; все это есть базис любых сильно спаянных нарциссических отношений. В глубине любой нарциссической бесконечности лежит угроза смерти».
Антэдип.
Другим отправным пунктом концепции Ракамье является Антэдип. Это новый термин, который он ввел в своих первых концепциях, посвященных психозам. Антэдип по Ракамье – это «протофантазм» или проще сказать «первофантазм», то есть архаический фантазм глубоких слоев психики.
Работая с психотиками, Ракамье обнаружил у них общие черты: зависимость, спаянность с объектом и наличие глубоких разрушительных, оральных по своему содержанию фантазмов, монофантазмов замочачатия, где один находится в другом, и не рождается из него, а как бы отпочковывается от него.
Как пример он приводит «партеногенез», то есть, рождение от девственницы, без зачатия и активного участия третьего. Антэдип можно понять как деструктивные фантазмы влечения к смерти по М. Кляйн. Надо сказать, что этот термин и это понятие никак не прижились в психоаналитической теории и практике, когда говорят о раннем Эдипе, то обычно ссылаются на М. Кляйн. Апологеты Ракамье так и говорят: зачем было вводить понятие Антэдипа, то есть раннего, древнего Эдипа, когда Кляйнианская школа имеет в своем арсенале прекрасные теории таких мощных авторов, как сама Кляйн, Бион, Х. Сегал, Б. Джозеф.
Тем не менее для того, чтобы понять ход мысли Ракамье и его концепцию мы здесь рассмотрим основные черты этого понятия.
Прежде всего, Ракамье объясняет нам, что это не Анти-Эдип, то есть не Противо-Эдип, а именно, древний, античный Эдип. Для того, чтобы показать нам, как соотносятся Эдип и АнтЭдип, он как бы ставит их лицом к лицу.
Он начинает с того, что организаторами Эдипа и Антэдипа являются разные силы, они имеют разные защиты, разные конфликты и разные судьбы.
Итак, какие конфликты участвуют в двух этих разных констелляциях?
Этот вопрос кажется нам странным, потому что мы только что пытались уяснить, как нарциссическая пара в целях достижения всемогущества и единства с помощью нарциссического соблазнения избегает каких бы то ни было конфликтов.
Тем не менее, Ракамье показывает нам, что конфликты все равно существуют, и в Антэдипе, это очевидное противостояние фундаментальных конфликтов между влечением к жизни и влечением к смерти. Сам Ракамье никак не называет вторую теорию влечений Фрейда как основополагающую для описания нового понятия, тем не менее он везде упоминает противоборство этих двух сил, которые как бы замешивают основные страсти в Антэдипе.
Цитата: «Не бывает психики без конфликта, не бывает конфликта без сил оппозиции, не бывает внутреннего конфликта, без сил, которые рождаются в организме и противостоят психическому аппарату в самых его недрах».
Эдипов конфликт, напоминает нам Ракамье, рождается перед лицом обоих родителей в регистре генитальной сексуальности, где любовь и ненависть, и противостояние этих чувств по отношению к обоим родителям как бы ткут полотно эдипова конфликт.
В Антэдипе также есть конфликт, но он антэдипов: это конфликт, который по своей природе относится к истокам (к корням) или к поколениям. Этот конфликт противопоставлен силам нарциссического единства с «первичной матерью» и силам, препятствующими сепарации и автономии.
В Антэдипе силы нарциссического соблазнения и силы развития работают в активной оппозиции. Эта базовая конфигурация, ее можно понять как обыденное, будничное существование подле матери, подобное дыханию, более или менее совпадающему и симметричному с дыханим матери.
Каковы участники обоих конфликтов?
В Эдипе всегда три участника: мать, отец и ребенок. Это то, что называется Эдиповым треугольником или по-другому триангуляцией.
В Антэдипе В отличие от числа 3 главенствует число 2 и даже 1. 2 – это ребенок и мать. 1 – это мать, вобравшая в себя ребенка.
В этой констелляции игнорируется взнос отца, его как бы нет, но он тем не менее существует как прообраз отца, как взнос предыдущих поколений. Это можно понять, когда мы слышим от кого-то, что ребенок «весь в дедушку» или когда говорят о «генетике», «он в нашу породу» и т.д. То есть, здесь идет речь не об участниках, а о поколениях.
Если в Эдипе активное участие принимают два персонажа: отец и мать, а ребенок – пассивный участник (таков фантазм Эдиповой первосцены), то в Антэдипе единственной активной участницей является мать, без ее участия Антэдип не формируется. Напомню здесь аналогию с партеногенезом.
Структурирующие табу.
Табу Эдипа широко известно. Это табу на инцест.
Цитата: «Эдип и табу идут рука об руку, они как две дополняющие друг друга части целого».
Что касается Антэдипа, то табу в этом понятии менее определенно.
Ракамье упоминает некий запрет, который царствует в человеческом сообществе и у некоторых животных – это препятствие к смешению между родами и поколениями.
Цитата: «Нарушение табу на поддержание отсутствия различий у живых существ приводит к стиранию этих различий – и это и есть «изначальный провал».
«Запрет на смешение между существами, родами и поколениями устанавливает таким образом организующую необходимость изначального траура».
Здесь Ракамье удивляет нас словом «траур», но именно оно является линией разделения, разница между поколениями, старение, утрата молодости, репродуктивных способностей – это горе, которое необходимо признать и пережить.
Если бабушка берет на себя функции матери и ребенок не только считает ее матерью, но и порой называет матерью – это утрата в семье границ между поколениями и невозможность бабушкой проработки собственного горя по утрате способности иметь детей: это пример инцестуозности.
В семьях, где есть инцест, мы можем видеть, что табу на устранение различий размывается, утрачивает свою силу.
В антэдиповых семьях поколения напротив, закон очень жесток, и никто там не живет во взаимозаменяемости, здесь в пример можно привести строгие иерархические семьи по «домостроевскому» типу.
Кто является организатором?
В Эдипе организатором является комплекс кастрации: это он проводит работу в психике по запрету на инцест, это он подталкивает сексуальное желание найти другие объекты, не инцестуозные.
Что касается Антэдипа его организатор внутренний, он проистекает из изначального траура, траура между поколений, именно благодаря ему в первое время жизни и вплоть до самой смерти, субъект, подталкиваемый силами развития предпринимает объединение, используя фундаментальное нарциссическое соблазнение и одновременно поворачивается к индивидуализации, которая маячит впереди.
Невозможно все это проделать, не потеряв что-то; таков происходит изначальный траур: он формируется при внутренней потере, но потере, с которой примиряются, которая приходит и возвращается, но никогда не связана с определенными обстоятельствами.
Добавлю от себя, что этот принцип изначального траура можно понять только через «депрессивную позиции. М. Кляйн, где внутренняя потеря повторяется через потерю и репарацию матери, которая ведет к сепарации и затем к автономии.
Цитата: «Антэдипова дуальность находится во взаимосвязи с двумя поколениями, это не бисексуальность, как в Эдипе, а как бы би-генерация, то есть, вместо того, чтобы найти там двух родителей двух разных полов, мы найдем два различных поколения».
В Антэдипе ставка делается на идентичность персональную, то есть на генетику, на происхождение.
Поясню, что это не идентификация с родителем своего пола как результат эдипова конфликта, это слияние с Идеал-Я, как представителем поколения.
В таком слиянии большую роль играет реальность фактов, которые должны стать подтверждением идентичности индивида на уровне происхождения.
Ракамье иронизирует: «Если никто из предыдущих поколений вас не знает, и вы не знает никого из них – вы никто».
Какие силы задействованы в этих двух констелляциях?
Силы, задействованные в Антэдипе – это силы самосохранения, связанные с развитием телесным и психическим. Что касается сил развития, их ситуация в нашей метапсихологии все же связана с влечениями к самосохранению.
Как сказал Поль Федерн: “все эти энергии , самосохранения и развития можно выразить следующими глаголами в 1-ом лице: я живу, я дышу, я рождаюсь, я расту, я развиваюсь”.
Антэдиповы зоны очень неясны и смешаны. Одна из самых важных – это кожа (Д. Анзье) – она заворачивает, охраняет, но она и разделяет,
Именно поэтому психосоматика в Антэдиповых семьях часто понимается как семейная болезнь, передающаяся из поколения в поколение.
Фантазмы.
Мы уже упоминали, что фантазмом в Эдипе является фантазм первосцены, где есть три участника, и один из них, ребенок, отстранен или исключен из первосцены.
В Антэдипе – это фантазм происхождения. Я произошел из этой семьи. Это фантазм величия, принадлежности к данному клану, паре, месту, иногда народу.
И дальше устанавливается тесная связь между фантазмом, инцестом, инцестуозностью и инцестуальностью.
Ракамье располагает инцестуальность между Антэдипом и нарциссическим соблазнением, где нарциссическое соблазнение, находясь на пути к Эдипу, либо препятствует Эдиповой ситуации, либо приводит к инцесту как к прямому отреагированию.
Ракамье пишет о том, что нарциссическое единство, закрепленное в инцестуальности, лишает психику всяческих фантазий. Стирает их. «Лицом к лицу лица не увидать», то есть теснота и слитость взаимоотношений не оставляет поля для фантазий. Это семьи и пары, где главенствует действие, реальность фактов – так называемое «оператуарное мышление» (П. Марти, М. Де М’Юзан).
Привести примеры инцестуальных фантазмов невозможно, их нет, это «не-фантазм».
В психоаналитической ситуации это пациенты, которые заваливают нас историями о действиях, требуют, чтобы им сказали, что делать и часто переделывают интерпретации аналитиков на «инструкции и руководство к действию», их материал однороден, они стремятся к слиянию и соблазняют аналитика быть таким, как им нужно, то есть для них частью пары Нарциссического единства. Психоаналитик в таких ситуациях как бы «засыпает, замораживается» и перестает мыслить и чувствовать.
Какова техника работы с такими пациентами?
В первую очередь аналитик пытается установить личную идентичность пациента: что он родился не от дедушки с бабушкой, а о родителя, пусть даже отсутствующего.
Интересный эпизод произшел с одним из моих пациентов, который считал себя продолжателем рода дедушки и бабушки, а отца звал «не-отцом» и отказывался не только говорить о нем, но даже произносить такое страшное слово как «отец». На одной из сессий он сказал мне, что едет в Ленинград. Я удивилась, что молодой современный мужчина, на памяти которого Ленинград был давно переименован в Санкт-Петербург, использует старое наименование.
Я спросила его, почему Ленинград, и он ответил мне, что он давно мечтал съездить в город, в котором он никогда не был, но про который знает почему-то наизусть.
Дальнейшие ассоциации привели к тому, что в свидетельстве о рождении пациента местом рождения указан город Ленинград, и родился он там потому, что его отец там жил.
Эта история больше напоминает использование защиты «форклюзия» (автором является также французский психоаналитик Ж.Лакан), психическая защита, которая как бы стирает имя отца из памяти.
Но еще один французский аналитик А.Грин описал вслед за Фрейдом «работу негатива», то есть негативную галлюцинацию, отец находился как бы в негативе, проявляющимся пятном этой негативной галлюцинации, был Ленинград или отец, что для психики было одним и тем же.
Еще одним признаком инцестуальности в индивиде является «стерилизация» сексуальности.
К примеру, мать и дочь, обе бухгалтеры или экономисты, живут вместе, производят деньги, ездят вместе путешествовать, живут в одном номере, никогда ни с кем не знакомятся.
Путешествия являются десксуализированным удовольствием, совместным действием. Любые знакомства приведут к разделению, горю и кастрации. Мать и дочь договорились в путешествиях называть друг друга по имени, они гордятся, когда их принимают за подруг или за сестер.
Всякая попытка психоаналитика к прояснению, дистанцированию вызывает агрессию. Сепарации в анализе лили в терапии часто воспринимаются как преступление.
Для того, чтобы справиться с законом сеттинга пациенты часто переворачивают роли «это я решаю, кто кого оставляет» или просто уравнивают отношения: «Вы уехали, и я уехал».
Проговаривание, называние чувств пациента имеет первостепенное значение в терапии, потому что инцестуозные и инцестуальные семьи – это завеса молчания, недоговаривания, а зачастую, обмана и лжи.
Когда пациент находит в анализе свою идентичность, свое место и свою роль, происходит прогресс в терапии.
В завершение я хотела бы привести примеры из литературных произведений, которые с моей точки зрения, ярко указывают на ситуации инцеста и инцестуозности.
Что касается инцестуальности, то о ней не пишут и не слагают поэм, потому что она скучна и бесконфликтна. Инцестуальность можно, например, увидеть в романах, которые описывают семьи и кланы, например, «Демидовы» Горького, «Семья Тибо» Ф. Мориака, «Сага о Форсайтах» Голсуорси и т.д. Там мы встречаемся со всеми феноменами, описанными Ракамье в своей книге «Инцест и инцестуальность».
Итак, сначала сказка «Аленький цветочек» С. Аксакова.
Некий купец, отец, отправляется в дальние страны. Дочери просят его привести подарки. Меньшая, любимая, это особенно подчеркивается, что любимая, Настенька, отказывается от золота и жемчугов и просит «цветочек аленький», символ любви.
Мы это переводим как «ничего мне не нужно, папочка, кроме твоей любви».
Золото и жемчуга покупаются без проблем, а вот с Аленьким цветочком образуются проблемы, оказывается, нельзя его сорвать просто так, за это следует наказание.
«Пошли мне свою дочь меньшую, любимую, Настеньку, или ты погибнешь», – говорит Чудище.
Любовь берет верх над разумом и над влечением к самосохранению, Настенька бросается навстречу гибели.
Чудище принимает ее как взрослую, окружает ее заботой и лаской, и она влюбляется в него. Чудище здесь, конечно, эквилалент инцестуозного отца – отец в инцесте – всегда чудовище, он любит, но его любовь «губит». Для того, чтобы ни Настенька, ни Чудище не погибли, он оборачивается Прекрасным Принцем.
Таким образом, мы видим, как фантазии инцеста переформируются в Эдиповы фантазии.Любовь переформирует влечение к самосохранению во влечение сексуальное, а его реализация возможна только с чужим, с другим, с заморским принцем.
Такова защита от инцеста от наказания за инцест.
Теперь другая история, история инцеста. Эта история из книги, которая приписывается Маргарите Наваррской «Гептамерон».
«Одна благочестивая дама, вдова» именно так начинается новелла тридцатая, растила сына одна, в строгости и молитвах, дабы он избежал порока. Очевидно она, не заметила в своих молитвах, что мальчик вырос. Одна из служанок пожаловалась ей, что юноша повадился залезать ночью в ее кровать. Возмущенная наветами служанки мать, уволила ее, а сама под покровом ночи пришла к сыну, чтобы убедиться в ее лжи.
«Мать все еще никак не могла допустить мысли, что сын ее имеет дурные намерения, и потому не сказала ему ни слова….И она оказалась настолько снисходительной и к тому же податливой, что гнев ее сменился наслаждением, которое было более, чем отвратительно, что она совсем забыла, что она мать. И подобно тому, как внезапно хлынувший поток, который сдерживался силой, рушит на своем пути все преграды и становится все стремительнее, так эта дама, долго сдерживая свою плоть, вдруг дала ей полную волю. Достаточно было сделать первый шаг, потом она не могла остановиться».
Едва грех был совершен, как ее стали одолевать угрызения совести. Но гордыня помешала ей пойти к исповеди и признаться в своем грехе.
Утром она приняла отправить сына на обучение к одному из своих дальних родственников.
В скором времени бывшая благочестивая вдова узнала, что он беременна, она тайно освободилась от бремени и отправила свою дочь к другим свои дальним родственникам, щедро обеспечив ее деньгами. А сама осталась разрываться в конфликте между гордостью и позором.
Надо сказать, что полк, в котором служил ее сын, перебазировался в тот город, в котором жила ее дочь. Волею судеб сын и дочь влюбились друг в друга, не зная, что они приходятся друг другу отцом и дочерью, братом и сестрой. Сын попросил благословения матери.
Между желанием запретить и уйти в монастырь, она наконец выбрала путь раскаяния. Она обратилась к исповеди и священник сказал ей, что если она столько лет молчала о свершенном грехе, то пусть молчит и дальше, и несет свое горе молча, молясь и прося у Всевышнего сил и терпения перенести эту непереносимую ситуацию, потому что дети ее ни в чем не виноваты, а виновата ее гордость и слепота.
В этой истории нет Эдиповых фантазий, здесь есть свершенный инцест, трагедия, которая развернулась лишь в душе матери. Все остальные «не ведают, что творят».
Надо сказать, что слепота и глухота, конечно же психические по своему содержанию, это обязательные спутники инцеста. Когда в семьях совершается инцест, члены семей часто как будто не видят и не слышат очевидного.
Тогда жертва инцеста (часто ребенок) как бы берет на себя ответственность за свершенное преступление, у него образуется нечто, вроде пост-травматической мегаломании: «Это я ответственен за то, что произошло», и одновременно идентификация с агрессором, такой субъект будет привязан к отношениям, в которых он будет либо искать насильника, либо становиться таковым по отношению к другим. Одновременно чувство «позора» или «стыда» будет сопровождать такого субъекта всю жизнь.
В анализе с такими пациентами важно установить безопасное пространство, закон, часто он бессознательно раскачивают терапию и терапевта, требуя особенного отношения: ласки и жестокости. Они часто говорят о несправедливости и ищут ее. Аналитику важно не закрывать глаза на страдания пациента, а слышать его.
В переносе такие пациенты чаще чувствуют психоаналитика либо как любимого соблазнителя – отца-Чудище, либо как критикующее и преследующее его, неотвратимое наказание Сверх-Я.
И третья история, эта всем известная повесть А. Пушкина «Метель».
Все знают ее сюжет. Барышня, одиноко живущая в поместье со своими родителями, чувствительная и начитавшаяся романов и мечтающая об идеальной любви, встречает молодого человека, совсем непригодного с точки зрения родителей для роли мужа их обожаемой единственной дочери. Они отказывают претенденту на руку невесты, и тогда молодые люди решают бежать, тайно пожениться и бросится к ногам родителей.
Однако на первый план повести выходит новая героиня – метель – которая подобно туману инцестуозности – заворачивает крутой сюжет, девушка в полуобморочном состоянии венчается с другим, молодым повесой-офицером, который очевидно, был пьян, тоже в своеобразном тумане, которго метель случайно забросила в церковь, где девушка в обмороке ждала не его, где никто не знал его в лицо, и который совершив обряд бакосочетания и услышав крик невесты: «Не он! Не он!» сбежал, ничего не прояснив.
Марья Гавриловна (девушка) вернулась к родителям в бреду, долго болела, потом грустила, то есть пребывала в горе. Молодой человек, первый претендент на руку невесты, погиб в отчаянии.
Но история продолжается. Офицер будучи раненным в военных действиях, проходит лечение неподалеку от тех мест, где он обвенчался с неизвестной девушкой. Марья Гавриловна и он явно испытывают друг к другу влечение, родители надеются на исцеление дочери и счастливый конц. Приходит время объясниться. Так они поверяют друг другу свои тайны, которая оказывается их общей тайной.
«Марья Гавриловна охнула и лишилась чувств». Так заканчивается эта прекрасная повесть.
Надо сказать, что гений Пушкина описал в этой повести один из фундаментальных инцестуозных фантазмов.
К девушке во сне приходит ее возлюбленный и оставляет ей дитя или какой-нибудь другой след любви. Это фундаментальный фантазм, который мы наблюдаем в литературе, живописи и религии.
В психозе он может выглядеть убежденность пациентов, что кто-то к ним приходит по ночам и что-то происходит как факт.
В неврозе это фантазии, подобные истории, описанные Пушкиным.
В пограничных состояниях – это инцестуозность, то есть инцест, имеющийся в наличии, но затрагивающий психику как неразрешенные запретные фантазии.
К примеру, если бы Марья Гавриловна вышла не вышла замуж за первого претендента, а вышла бы замуж за избранника родителей, подобно другой героине Пушкина Татьяне Лариной, то это была бы инцестуозность: выбор родителя – это как сам родитель, только разрешенный, как двоюродный брат вместо родного.
Или также часто мы видим браки не родственников, а свояков, в этом трудно разобраться, но это звучит примерно так: сестра вышла замуж за одного брата, а другая сестра за другого брата.
Инцеста нет, но инцестуозность как дыхание инцеста присутствует.
В психоанализе эквивалентом инцестуозного влечения является влечение к аналитику, брак с аналитиком невозможен, потому что он является прямой аналогией инцесту.
Вернемся к Марье Гавриловне. Если бы она никогда более не встретила своего мужа, и прожила до конца жизни в своем поместье, отметая всякий намек на эротические отношения и сексуальные влечения, то мы имели бы дело с инцестуальностью, и тогда не было такой прекрасной повести и было бы просто скучно.
В заключение я хотела бы опять вернуться к Полю-Клоду Ракамье и его концепции.
Сегодняшний доклад называется «применение в современном психоанализе». Я бы скорее сейчас сказала, что нам важно определить не применение, а место.
Концепция Ракамье проводит важный водораздел между неврозом, психозом и пограничными состояниями. Понятия инцестуальности и инцестуозности – это не просто понятия, это вещи, с которыми практикующие аналитики постоянно встречаются в своей работе.
Лично я понятие инцестуальности отнесла бы целиком и полностью к нарциссическим феноменам, разместив ее таким образом между неврозом и психозом.
Несмотря на то, что Ракамье и вправду не слишком загружает свой текст именами своих коллег, и я в своем докладе упомянула их даже больше, чем они есть в книге, могу сказать, что эта концепция точная и служит работающим терапевтам важным подспорьем в работе.
А истинное место этой концепции, я думаю, решит время.