Психическое рабство, о котором мы здесь будем говорить, имеет прежде всего, отношение к тому, что принято называть «рабской психологией», но целью нашего исследования будут не исторические эпохи, не жизнь народов и даже не жизнь кланов, а жизнь души, привыкшей жить в рабстве, словно внутри субъекта горит огненное клеймо, и при каждом шаге вовне – от господина или хозяина, это клеймо вновь оживает и обжигает душу раба внутренним приказанием: «Назад…»
В этой работе нас будет интересовать психическое рабство не как социальное явление, берущее свое начало у истоков жизни человечества, и даже не как особенные отношения по типу «садизма - мазохизма», где один человек является собственником другого, а как внутреннее чувство «подчиненности», «раболепства», основанного на твердом убеждении субъекта, что кто-то имеет на него право…
Это чувство, как уже было сказано выше, вписано в психику субъекта частично на сознательном и частично на бессознательном уровне. Покорность и боль – есть удел такого психического рабства.
«Без меня ты ничто!» - его основная заповедь. Психическое рабство можно наблюдать в отношениях мужа и жены, родителей и детей, начальников и подчиненных, где покорность обстоятельствам, безынициативность и беспомощность выходят на первый план как одни из самых ярких черт рабской психологии.
Истоки психического рабства всегда лежат в отношениях зависимости… А любая зависимость берет свое начало в ранних отношениях матери и ребенка. Мы можем практически поставить знак равенства между понятиями психического рабства и психической зависимости как раннего взаимодействия матери и младенца. И здесь назревает закономерный вопрос: каждый ребенок был зависим от своей матери, но не каждый становится ее рабом. Тогда о каком психическом рабстве мы говорим?
О рабстве как архаическом пережитке, атавизме, уходящем корнями в начало жизни человечества, когда одних особей себе подобных, но всегда других, принадлежащих к другому племени, другому роду или другой расе, нужно было употреблять в пищу, а других нужно было использовать в различного рода домашней работе.Кстати, домашние животные, как домашние любимцы (часто члены семьи), так же как и те, которые идут в пищу, берут свое начало именно в этом раннем разделении на скот (пищу) и скот (подсобный работник).
Во времена Древнего Рима и практически всех имперских режимов количество рабов и голов скота указывало на уровень богатства, финансового благополучия. Америка, молодая, прошедшая в кратчайшие сроки все уровни государственного и общечеловеческого устройства страна, ликвидировала узаконенное рабство в те же приблизительно сроки, что и Россия, в которой рабство процветало с начала времен, но последствия отмены рабства в этих двух странах были различными.
Если в Америке, стремительно бежавшей от родового – племенного строя индейцев и бандитски - дико рыночного устройства пришельцев к научно-технической революции и к рынку цивилизованному, бывшие рабы быстро научились продавать свой труд, то в феодальной, неповоротливой России Обломовых, рабство, укорененное в «меж-поколенческих представлениях» в виде покорности, лености – этой всеобщей, уходящей корнями в архаику депрессии, осталось, если можно так выразиться, в крови.
Примеры рабства, не психического, а вполне себе реального, можно увидеть до сих пор и в цивилизованной Европе (случай в Австрии, где отец продержал дочь в подвале в цепях), и в странах Азии и Ближнего Востока, и в США, на что указывают многочисленные случаи издевательства над детьми и женами, и в многострадальной России, где случаи прикованных детей, жен и мужей – не редкость, а также в узаконенном рабстве многоженства.
Это все случаи, говорящие, скорее, о маниакальном отреагирование желания доминировать над себе подобными, уподобление себя богам, мегаломании; или о желании владеть другим человеческим существом как вещью, предметом, что описано, к примеру, в романе Дж. Фаулза «Коллекционер». Подобного рода случаи заставляют стынуть кровь в жилах, но привычка оберегать свою психику от чрезмерных потрясений, заставляет человечество относиться к ним, как к болезни, как к чему-то, выходящему за рамки цивилизованности.
Что же мы тогда сможем сказать о тех многочисленных случаях, которые мы так часто видим вокруг себя, когда мать относится к своему ребенку как к собственности, являясь его полноправной госпожой и Хозяйкой. Где истоки такого рабства? Где оно располагается в человеческой психике? Где его место?
В архаическом представлении человека о себе самом как о боге, авторе своей жизни и жизни себе подобных – что аналогично Зевсу – громовержцу с Олимпа, самостийно производившему и пожиравшему своих детей?
Как часто в обычной, с виду мирной семье мы видим одного или одну «главу» клана, этакую Кабаниху из пьесы Островского «Гроза», единолично и по собственному разумению решающую, как устраивать жизнь членов семьи, кого женить, кого оставлять в девках, кому быть вечной жертвой, а кому любимчиком и наследником.
Мы можем здесь видеть основы деструктивного нарциссизма по Г. Розенфельду как патологической системы, включающей в себя субъекта и объекта, а также многочисленных рабов, которые можно рассматривать как проекции, произведения грандиозной Самости.
Или инцестуозности по П.-К. Ракамье, где слияние разных частей (субъекта и объекта) в грандиозное нарциссическое Я, объединяет в себе и включает в себя других и при этом лишает их индивидуальных черт: их лиц, желаний, особенностей, возраста и даже пола. Разницы нет – все есть одно.
Но ближе всего, как мне кажется, для понимания психического рабства, стоит концепция первичной зависти М. Кляйн, оральной, поглощающей и разрушающей, завистливой в такой мере, что даже разрушить объект не представляется возможным, поскольку он нужен как объект для поддержания жизни субъекта (скот-пища и скот-обслуга). Скот пожирается как грудь, и та же грудь ублажает субъекта.
Думаю, что подобная схема слишком разрушительна для отношений психической зависимости. Раб переведен в состояние скота, он необходим для поддержания нужд и удовольствий, его нужно унижать и сохранять одновременно.
Из этого исходит основное чувство со-зависимости раба и Хозяина, они нуждаются друг в друге, потому что один без другого ничто.
Здесь мы приближаемся к концепции анальности З. Фрейда и его пониманию садизма - мазохизма как нескончаемых отношений зависимости и контроля над объектом. Современное психоаналитическое понимание садизма и мазохизма все дальше уходит от эротики и сексуальных извращений к стремлению доминирования одного человека над другим.
А. Грин написал по этому поводу, что кажущаяся симметрия садизма и мазохизма является ложной, поскольку один всегда доминирует над другим с помощью всемогущества и контроля. И кто на самом деле обладает властью контролировать есть загадка. Мазохист или садист? Кто является из них рабом и кто хозяином?
Ответ прост, он проистекает из основных постулатов анальности: у власти всегда тот, кто обладает продуктом: едой, питьем, теплом, заботой как нарциссическим эквивалентом любви и деньгами как высшим фетишем власти.
Если господин (хозяин) без раба ничто, то кто же тогда находится под гнетом?
Мне приходилось сталкиваться с убеждением некоторых субъектов, которые полагали, что только их детские таланты и послушание делали из их матери мать, то есть, с их точки зрения, именно они создавали вокруг матери ореол Идеальной матери.
В клинической практике подобное отношение можно наблюдать в убеждении пациента, что его особенный материал и особенные усилия и старания, делают из их аналитика аналитика.
«Ты есть то, что я из тебя сделал!».
Конфликт «гордости и подчинения» как один из самых ярких конфликтов анальной стадии (по Фрейду) указывает на неразрывную связь Хозяина и раба: как часто мы слышим, что Хозяин гордится талантами раба, или раб благодарит Хозяина за свой собственный дар – эпоха сталинизма, и отношения писателей и артистов с Вождем всех народов являются здесь грустными примерами.
Благодаря А. Грину, развившему исследования Фрейда и Абрахама о природе оральности и ранней анальности, мы можем теперь войти в новое понятие, ороанальность, введенного им для обозначения непрерывного процесса прохождения продукта по пищевым путям: поглощения, владения и эвакуации. Объект – скот – поглощается, сидит внутри как собственность, как полное обладание и выходит вовне в соответствии с желанием хозяина. «Ты ничто, ты дерьмо, ты в полной моей власти, захочу – увидишь свет, не захочу – нет!».
Подчинять и владеть – суть подобного отношения, быть в подчинении – значит, верить в то, что ты «дерьмо, сделанное Господином (или Госпожой), но необходимое ему».
Вслед за понятием А. Грина ороанальность мы вводим понятие ороанальное отношение, чтобы попробовать описать то, что происходит между рабом и хозяином, как их взаимодействие, влияние друг на друга, и невозможность без этого влияния обойтись, приводит к образованию вечной пары, слитой воедино, держащей в своих метафорических руках жизнь и смерть.
Схожей, аналогичной понятию психического рабства является современная концепция психоаналитика из Восточной Европы, а именно из Чехии, Микаэля Шебека, о Тоталитарном объекте. Обращаясь прежде всего к идеологии и коллективному травматизму прошлого, Шебек говорит об особенном общественном устройстве, где потребность в архаическом примитивном поклонении единому, всемогущественному Богу, тоталитарному объекту - является выходом из смутных, переходных времен, подверженных переменам и кризисам. Тоталитарный объект в его описании – это единый, грандиозный правитель – абсолютный монарх – царь, вождь племени, генералиссимус или глава семьи – который всегда знает, что делать и всегда говорит, что делать, а затем контролирует что сделано, а что не сделано.
Массы при этом – народ, плебеи, члены секты или члены семьи – это всегда те, кто нуждается в руководстве, то есть, в тоталитарном объекте.
Тоталитаризм – в понимании Шебека – это система, где с помощью идеологической надстройки – пропаганды, жестокости, насаждения страха и муштры - устанавливается единоначалие одной личности или системы с целью подчинения и установления единовластия.
Тоталитарный объект внутри личности по Шебеку – это примитивное, архаическое ядро, раннее Супер - Эго, которое можно наблюдать в развитии каждого субъекта. Эго такого субъекта, безусловно расщепленное, а потому слабое и нуждающееся в слиянии, одной своей частью прилипает к примитивному Супер - Эго, а другую направляет вовне – во внешний мир, трансформируя его в опасность и ужасы.
Так действует тоталитарная система – внутри которой все идеально, слито и незыблемо, а снаружи – страшно и враждебно. Любое инакомыслие внутри системы, поскольку оно угрожает единству и может привести к не желаемому разделению (сепарации), сразу же подавляется или уничтожается, или же изгоняется вовне, подобно советским диссидентам 20-го столетия.
Различие этих двух понятий состоит, с моей точки зрения, лишь в том, что Тоталитарный объект – это структурное образование, то есть элемент психической структуры, тогда как, психическое рабство – лежит в системе отношений – ранних, зависимых, ороанальных, а значит, подлежащих изменению.
Потребность в слиянии – движущая сила тоталитаризма, исходит из ранних источников, и, личность, скорее, возвращается к ним, исходя из данной потребности, чувствуя исходящий из глубин мощный зов зависимости.
В соответствии с понятием психического рабства тоталитарный объект может находиться как во внутрипсихическом пространстве хозяина, так и во внутрипсихическом пространстве раба, а также самой зависимой и со-зависимой пары.
Но потребность в слиянии – то есть зависимость – это раннее отношение, настоятельно требующее возврата к старому, то есть, к поиску Хозяина, ибо Жизнь (а скорее, существование) возможна только в слитом, нераздельном состоянии.
Первым таким Хозяином (или Госпожой) в жизни человека, безусловно, является мать. Как часто мы слышим, что ребенок, ею произведенный, не более, чем «какашка». Как часто мы слышим, и некоторые матери не стесняются заявлять и даже свято в это верят, что их ребенок находится в полной их власти.
Система указаний и запретов матери на собственное мышление ребенка приводит их к убеждению в том, что жить вне материнских законов – это значит подвергать свою жизнь постоянной опасности.
Эта система убеждений, выкристаллизовавшаяся в «цитатник мамы» (по аналогии с цитатником Мао), пробуждается к жизни всякий раз, когда дитя выходит из подчинения. Указания типа: «Ты не годен…» всегда завершается наказанием: «Я говорила» или самонаказанием: «Мама была права».
Взрослые мужчины и женщины остаются рабами своих матерей, зачастую уже перешедших в мир иной, но продолжают жить по их законам, словно в их душе по-прежнему находится кто-то с хлыстом и ошейником.
«Огненные клейма» психического рабства располагаются внутри их тел как чуждое, но вросшее намертво явление типа «ошейника с шипами», вонзающегося в горло всякий раз, когда раб думает о свободе, или «огненных скрижалей», наподобие свода архаических законов Моисея, где ответом на желание освободиться от рабства, всегда будет угроза уничтожения…
«Без меня ты ничто!» - это основная заповедь психического рабства.
Рабом можно родиться, а можно стать. Рожденный в психическом рабстве, это субъект, который родился у матери, которая по завершению стадии ороанальности продолжает строить с ребенком «ороанальные отношения», в которых нет места чувствам, только продукту. «Я дала тебе еду, ты мне – конечный продукт». По аналогии можно провести параллель: «Я дала тебе жизнь, ты мне должен в ответ свою».
Тот, кто не родился в рабстве, хранит в своей душе теплое воспоминание о «кусочке свободы», что позволяет такому субъекту жить ради освобождения, но «огненные клейма» рабства так или иначе коверкают душу, жить в рабстве и не быть отмеченным им - невозможно.
Долженствование часто лежит в основе психического рабства. «Ты должен» в результате первичных проекций довольно быстро превращается в «Я должен», и служение становится основным лейтмотивом жизни таких субъектов. Далеко не редкость: взрослые мужчины и женщины, посвятившие свои жизни матерям или отцам, словно они и были рождены только для того, чтобы им служить.
Вторичное психическое рабство – всегда вытекает из первичного. Рассказы страдающих жен, попавших под гнет своих мужей, или возмущенных невесток, обвиняющих свекровей в жестокосердии и властности – всегда продолжение рабства, уже имевшего место в отношениях с родителями, но чаще всего не воспринимаемого как таковое.
Расщепление – психический механизм ранних взаимоотношений, приводит к идеализации одной части родительских объектов (матери или матери и отца, слитых воедино) и к окрашиванию в самые ужасные цвета врагов – отца или бабушек и дедушек, или кого-то еще, значимого и грандиозного.
Поведение субъекта, оказавшегося во вторичном рабстве, всегда будет зависеть от отношений, сложившихся в рабстве первичном. Свобода как любовь будет ассоциироваться с прежними отношениями или прежней жизнью, теперешние хозяева станут врагами и насильниками.
Стремление к освобождению будет основным стремлением такого субъекта.
Вопрос, что такое свобода в контексте психического рабства, является не менее важным в данной работе, чем само рабство.
Если говорить о фрейдовских концепциях влечения к жизни и влечения к смерти и их основных выражениях в виде оппозиции любви и ненависти, то рабство будет понято нами как средоточие ненависти, а свобода – как средоточие любви.
Только любовь и отношение к младенцу не как к продукту собственного изготовления, а как к отдельному человеку, рожденному для собственной жизни, может дать выходы в сторону любви и свободы.
Конечно, ни один ребенок не свободен от родительских проекций, но дать или не дать ему возможность освобождаться от этих проекций, зависит от любви родителей.
Привычные фразы «Мы тебе добра желаем», когда желания и стремления ребенка подменяются желаниями и стремлениями родителей, известны многим.
Мечтает ли раб о свободе?
Есть ли выходы из психического рабства и каковы они?
Выход первый – открытый бунт, «бессмысленный и беспощадный» (А.С. Пушкин), его можно наблюдать в поведении подростков, когда рабское подчинение оборачивается непослушанием и протестом. Саморазрушительное поведение в виде уходов из дома, вступление в подростковые антисоциальные группировки, по сути продолжающие общую линию семьи (системы деструктивного нарциссизма), часто приводит к необратимым последствиям в виде гибели психической или даже реальной.
Вторым выходом является закрытый бунт – алкоголь и наркотики, и любая другая зависимость, также являющаяся продолжением ранней зависимости от родительских объектов. Хозяин остался, сменилось только его имя. Игральный автомат, например, может быть бессердечным, ненадежным, постоянно сменяющим гнев на милость, тираном.
Третий выход – пассивная агрессия, сюда можно отнести любое противостояние: плохая успеваемость в школе, раннее замужество, смена интересов – спорт или музыка, когда-то одобряемые родителями, заменяются на что-то иное, родителями неодобряемое, это любое поведение «наоборот», «наперекор».
Четвертый выход также относится к разряду пассивной агрессии, он практически незаметен для окружающих и его зачастую можно выявить только в психотерапии: это приспособление, подстройка путем психической защиты в виде Ложного Я (Д. Винникот), когда сам субъект не чувствует, что он подстраивается под объект, но все же ощущает в себе нечто чуждое, мешающее, обременяющее психику непосильной ношей.
Эта ноша – рабство.
Психическая подстройка – механизм частично бессознательный, так же, как и вранье, являющееся одним из видов «пассивной агрессии» - раб врет, чтобы спасти свое внутреннее Я от полного слияния с господином.
Дети, находящиеся под чрезмерно строгим «оком родителей», становятся заправскими лжецами, и вранье – это пятый выход из психического рабства.
Еще одним выходом (шестым) является шутовство, его можно причислить как к открытому, так и к закрытому виду агрессии - в психическом рабстве – это узаконенный способ бунта, где роли могут переворачиваться, и Хозяин становится объектом «словесных» публичных порок раба.
Все эти выходы можно наблюдать в клинической практике, как в единичном виде, так и в любых сочетаниях, вплоть до использования их всех в одной и той же сессии. Все они являются компенсаторным поведением, частично бессознательным…
Вне психоаналитической работы выйти из психического рабства можно исключительно через отношения ненависти…
Любовь в подобных отношениях не живет, даже если речь идет о дочерней или сыновней «любви», отношения зависимости – это всегда путь ненависти, когда один человек становится собственностью другого. Жить под гнетом и любить невозможно.
